Мне всегда хотелось верить, что террористы не вполне безнадежны, что стоит попытаться объяснить их действия приверженностью какой-то идее, проанализировать причины, почему они прибегают к насилию, и допустить, что их избравшая ложный путь одержимость и в самом деле требует самопожертвования. Если бы у Бегина достало здравого смысла снять трубку, позвонить Арафату и сказать: “Послушайте, я сам когда-то был террористом, и поверьте мне: ваша жизнь может измениться к лучшему. Давайте сотрудничать ради блага нашего народа”, — возможно, мы избежали бы многолетней агонии. Но он ничего подобного не сделал, хотя позднее разделил Нобелевскую премию с Анваром Садатом, который в конечном счете заплатил за свои усилия жизнью. Садат был мужественный человек, он приехал в Израиль один и потребовал, чтобы его услышали.
Выступая с речью перед кнессетом, я для начала предъявил им свое безупречное удостоверение личности: происхождение из семьи потомственных хасидских раввинов, всем известная помощь и поддержка, которую я оказывал многим замечательным проектам в Израиле, и мои связи с еврейскими сообществами всего мира, завязавшиеся за годы моей музыкальной карьеры. Потом стал говорить о том, что, по моим представлениям, может стать единственной реальной гарантией долгосрочного проживания евреев в Израиле: это создание конфедерации соседствующих друг с другом культур по модели Швейцарии с общей столицей в Иерусалиме. Закончив свое выступление, вызвавшее бурное одобрение половины присутствующих и ледяное неприятие остальных, я обменялся рукопожатиями с лидерами государства и парламентскими деятелями, которые сидели на возвышении. Даже Бегин вынужден был встать и волей-неволей протянуть руку.
Накануне я выбрал время и побывал в Восточном секторе Иерусалима, а также в нескольких городках и поселениях на Западном берегу. В то время симпатии всех палестинцев безоговорочно принадлежали Арафату, и я увидел достаточно свидетельств недопустимой жестокости со стороны оккупационных израильских сил, что ужаснуло меня как еврея. Разрушенные деревни, разлученные с родителями дети, закрытые школы, массовые аресты в дополнение к неоправданным актам жестокости и провокациям могли лишь обострить взаимное ожесточение. Деньги от премии Вольфа я распределил между организациями израильских добровольцев, которые оказывали юридическую помощь палестинцам и защищали их, а также организовывали обучение их детей.
На следующий день мы поехали по сумасшедшей жаре в машине с номером Восточного сектора и без кондиционера (я не хотел брать ни предоставленный мне городскими властями автомобиль, ни военный) на мост Алленби — границу между Израилем и Иорданией — вдоль Западного берега (и посетили по пути школу для сыновей палестинских мучеников; ребята замечательные, но все одержимы идеей мести, и это трагедия). После моста Алленби мы поехали в резиденцию наследного принца Иордании Хасана. Здесь нам впервые представилась возможность встретиться с королем Хусейном. Никогда не забуду, с каким глубоким волнением он говорил о необходимости создать федерацию семитских народов, это его давняя заветная мечта.
В ноябре 1994 года, за несколько недель до того, как нам прилететь в Буэнос-Айрес, во время устроенного террористами взрыва в еврейском культурном центре погибли девяносто шесть человек. Поэтому евреи Буэнос-Айреса с особым чувством ожидали приезда своего собрата еврея, который должен был дирижировать “Мессией”. Моему сердцу очень близки оратории Генделя, Мендельсона и Брамса на библейские сюжеты. Для христиан и иудеев нет более мудрого источника знаний о человеческой природе. Меня всегда волновала тема великих пророков Ильи и Иисуса, которые проповедовали учение, изложенное уже в Ветхом Завете, но сформулированное иначе в Новом, где наказание заменяется покаянием, искуплением вины, а за покаянием следует прощение. Одну из самых замечательных книг об Иисусе написал человек, который еще в молодости стал моим любимым философом, — Константин Бруннер (это псевдоним, его настоящее имя Вертгеймер), берлинский еврей, высоко почитавший Спинозу. Его книга “Наш Христос” произвела на меня сильнейшее впечатление. Она была опубликована в переводе на английский благодаря помощи разных людей и, в частности, моего немецкого друга Гюнтера Хенле, щедрого покровителя искусства, владеющего одной из германских сталелитейных корпораций. Стоило мне обмолвиться при нем, что поскольку нацисты жгли книги Бруннера, теперь долг немцев перед человечеством их напечатать, как Гюнтер тотчас же и напечатал.
Читать дальше