Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы

Ирис с недовольной гримасой бросила журнал на низкий столик. Она попалась в ловушку. Пригласила журналистку домой, Кармен принесла чай на резном подносе темного дерева «Браун энд Берди», Ирис накормила гостью лимонным тортом с меренгами и легко, раскованно ответила на вопросы. Все было превосходно, прямо хоть кричи «Мотор!» и снимай. Письменный стол модной писательницы, конец октября: звезда принимает журналистку в кабинете. Ирис раскидала книги по полу, смяла несколько листов бумаги, раскрыла блокнот, положила на него ручку, тихонько включила джаз; хрипловатый голос Билли Холлидей выгодно оттенял ее безнадежную тоску… Все было устроено наилучшим образом, по крайней мере, ей так казалось.

Но эту небрежную элегантность расценили как высокомерие. «Она же чуть ли не в открытую называет меня праздной и надменной мещанкой!» — бушевала Ирис. Потом перечитала статью. Все те же вопросы: чем отношения между мужчинами и женщинами XII века отличаются от нынешних? От чего страдали тогда женщины? Действительно ли они счастливей в XXI веке, чем в XII? Что особенно изменилось? Не губит ли истинную страсть современное равенство? «Женщины сейчас не более защищены в своих привязанностях, чем раньше, — ответила Ирис, — они научились лучше приспосабливаться, вот и все. Единственная возможность защититься — отвернуться от мужчин, не нуждаться в них больше, но это значило бы в некотором роде умереть, по крайней мере для меня». Вот тут неплохо вышло, и совсем не высокомерно: «Идеальных мужчин не бывает. Идеален мужчина, которого любишь. Ему может быть восемнадцать лет, а может девяносто, неважно. Лишь бы он был любим! Я не знаю идеальных мужчин, я знаю просто мужчин, некоторых я люблю, а других нет. — А вы могли бы полюбить девятнадцатилетнего мальчика? — Почему бы и нет? Когда любишь, с возрастом не считаешься. — А вам сколько лет? — Это решать моему любимому мужчине».

Она почувствовала, как к глазам подступили злые слезы. Взяла другой журнал, посмотрела, на какой странице шла речь о ней. Ни один нельзя открыть и не упереться в собственное изображение. Она смотрела на себя иногда с нежностью, иногда с раздражением. Слишком много румян на щеках, плохой свет, ой, а здесь какая хорошенькая! Больше всего ей нравилось позировать фотографам. Она выставлялась перед ними, строила глазки, хохотала, мерила огромные шляпы, гримасничала… Вот это ей никогда не надоедало.

Страница 121. Статья пожилого литературного критика, брюзги и интеллектуала. Он был известен своими едкими уколами в адрес авторов и безапелляционными суждениями. Ирис с тревогой вчиталась в первый абзац и вздохнула с облегчением. Книга ему понравилась. «Автор удачно сочетает талант и научные знания. Яркие, запоминающиеся детали, страсти, которые никого не могут оставить равнодушным… Никакой зауми, стиль ясный, но далеко не примитивный». Как хорошо — «ясный, но не примитивный»! Ирис натянула на ноги шаль — замерзла, и крикнула Кармен — захотелось пить. Она хорошо помнила этого журналиста, видела его на одном ужине с Филиппом, когда Жозефина писала книгу. Ирис изобразила живой интерес к его речам и заговорила с ним о Шамфоре. Он был специалистом по Шамфору. «Если человек к сорока годам не стал мизантропом — значит, он никогда не любил людей», — процитировала она и увидела, как в его глазах блеснула благодарность, старик был явно взволнован. Ирис скромно замолчала.

В следующем романе Жозефине нужно сделать упор на эрудицию, он не должен быть таким простым. Конечно, история про мужей, которые сменяют друг друга и обогащают жену, довольно милая, но чуть-чуть плебейская какая-то. Ирис это не подходит. Неудивительно, что ее принимают за простушку. Следующий роман надо сделать более мистическим, демоническим, не рассчитанным на такую широкую публику, — но по-прежнему пусть пишет своим ясным, далеко не примитивным языком.

Она пнула ногой стопку журналов и решила не обращать на них внимания. Следующий этап — о ней должны заговорить как о настоящем писателе. «Хватит задавать идиотские вопросы! Что я могу знать об отношениях между полами?! Я пятнадцать лет замужем, верна до тошноты, а единственный человек, которого я люблю, живет где-то не знаю где, между Лондоном, Нью-Йорком, Будапештом, югом Франции и севером Мали. Он мчится, куда глаза глядят, куда его заносит не пойми каким ветром, он не принадлежит ни одной стране и ни одной женщине, ему наплевать на условности, на опасности, из безумных походов он, беззаботный и веселый, возвращается к актерам, которые боготворят его и все ему прощают. Он всегда в тех же драных грязных джинсах и видавшей виды шерстяной шапочке. Гениальный цыган. Габор Минар. Прекрасный, знаменитый Габор Минар был моим любовником, и я люблю его до сих пор. „Всегда быть верной прежней любви — вот тайна всей жизни“. Вот журналисты возбудились бы, узнав об этом…»