Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы

— Да нет, мне всего хватало. Я получила хорошее образование, у меня была крыша над головой, папа и мама, можно сказать, полная гармония. Отец не раз давал мне возможность убедиться в том, что он меня любит. Мне не хватало разве что… Я как будто не существовала. Меня не замечали. Меня не слушали, не говорили мне, какая я красивая, умная, милая… Тогда это было не принято.

— Но Ирис-то об этом говорили…

— Ирис была настолько красивее меня… Я на ее фоне просто терялась. Мама все время ставила мне ее в пример и явно гордилась ей, а не мной…

— И ведь до сих пор ничего не изменилось, да?

Она покраснела, откусила круассан, подождала, пока он растает во рту.

— Мы пошли разными дорогами. Но она и правда более…

— А сейчас, Жози? — перебил ее Филипп. — Сейчас?

— Благодаря дочкам в моей жизни есть некоторый смысл, некая цель, но, конечно, я не могу сказать, что живу полной жизнью. По-настоящему я живу, когда пишу. Но потом как перечитаю… Ужас! Хочется все бросить!

— Ты диссертацию пишешь, научное исследование?

— Да, — выдавила она, осознав, что в очередной раз проговорилась. — Знаешь, я из той породы людей, которые медленно развиваются. Может, я слишком поздно одумалась и уже упустила свой шанс. Не знаю, где он и откуда появится, но жду его…

Филипп хотел было ее успокоить, сказать, что она слишком близко все принимает к сердцу, упрекает себя без всяких на то причин. Но она была так сосредоточена, так напряженно смотрела в точку, что он добавил, словно продолжая ее мысль:

— Значит, ты считаешь, что упустила свой шанс? Что твоя жизнь кончена…

Она очень серьезно посмотрела на него, потом улыбнулась, извиняясь за свою серьезность.

— В какой-то степени да… Но это не страшно. Тут нет никакого отречения, просто еще один шажок к пустоте. Желание жить становится все слабее, а однажды ты замечаешь, что оно и вовсе испарилось. Тебе этого не понять. Ты всегда сам управлял своей жизнью. Ты никогда не позволял кому бы то ни было навязывать тебе свою волю.

— Никто не бывает по-настоящему свободен, Жозефина! И я такой же, как все! Возможно, в каком-то смысле ты свободней меня… Просто ты этого не знаешь. Однажды ты сумеешь осознать свою свободу, и в этот день ты пожалеешь меня…

— Как ты жалеешь меня сейчас.

Он улыбнулся, ему не хотелось ее обманывать.

— Это правда… Мне было жаль тебя, порой ты меня даже раздражала. Но ты изменилась. И продолжаешь меняться. Ты и сама это поймешь, когда метаморфоза осуществиться. Мы всегда замечаем это последними. Но я уверен, что однажды ты заживешь, как тебе хочется, и эта новая жизнь — ты построишь ее своими руками, сама!

— Ты правда в это веришь? — Она слабо улыбнулась.

— Ты сама себе самый лютый враг, Жозефина.

Филипп взял газету, чашку с кофе и спросил:

— Ты не против, если я пойду почитаю на террасу?

— Вовсе не против. Я с удовольствием вновь предамся своим мечтаниям. Без Шерлока Холмса под носом!

Он открыл «Геральд Трибьюн», задумался. Как же все-таки легко разговаривать с Жози! Просто разговаривать, как все люди. С Ирис он закрывался, как устрица. Она недавно предложила ему сходить в бар отеля «Рояль» выпить по стаканчику. Пришлось согласиться. В душе ему хотелось только одного: вернуть себе Александра. В конце концов он написал сыну письмо. Как же Александр радовался! Филиппу рассказала об этом Бабетта. «Надо было видеть! Глаза сияли, щеки пылали. Он примчался на кухню и сообщил мне, что папа любит его и отныне будет с ним проводить все свободное время. Вот здорово, да? Он размахивал письмом и прыгал чуть не до потолка». Филипп свое слово сдержал. Он обещал Александру научить его водить машину, и все выходные по утрам они колесили по проселочным дорогам: Александр сидел на коленях у отца и сам рулил.

…Ирис заказала два бокала шампанского. Молодая женщина в длинном платье играла на арфе, перебирая струны длинными тонкими пальцами.

— Что ты делал на этой неделе в Париже?

— Вкалывал.

— Расскажи.

— Ох, Ирис, это неинтересно и к тому же я не люблю говорить о делах, когда отдыхаю.

Они сидели у края террасы. Филипп наблюдал за птицей, пытавшейся утащить кусочек хлеба, упавший с тарелки, которую официант переставил, принеся фужеры.

— Как поживает милый мэтр Блёэ?

— Как всегда, в ударе.

И все более самодоволен. Недавно летел в Нью-Йорк и возмутился, что в первом классе ему подали плохо прожаренный стейк, написал гневное письмо и вложил его в конверт «Эр Франс», предназначенный для жалоб и предложений. Туда же засунул свою визитную карточку и… сам стейк! «Эр Франс» удвоила количество накопленных им миль.