СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

Брат Себастьян осиротел, но он прекрасно знал цену преданности. Поэтому, запершись в своей комнате и стиснув ладони меж колен, он стал думать о том, как новый папа Адриан позовет его. Монах не спешил и не волновался: ему было известно, что сначала положено знатным засвидетельствовать свое почтение божьему наместнику, а в конце очереди возникнет и он сам когда завершатся торжества, отзвучат льстивые слова и люди останутся наедине со своими мыслями. Брат Себастьян знает по опыту, что тогда, в уединении, проступают рожки человеческих грехов, и тогда его поцелуй согреет всепрощающую руку Адриана II, его единственного земного наставника, и Себастьян вновь пойдет по своему привычному пути — из этой комнаты в папские покои и обратно. И жизнь его снова будет легкой и безмятежной, а сны — сладкими и кроткими, как у ребенка, ибо снова есть кому исповедоваться в своих грехах. Брат Себастьян посмотрел на последнее донесение: оно было из Венеции. Моравские первоучители Константин и Мефодий уже были там, и духовенство вызвало их на диспут. Дальше их дорога вела в Рим, и новый папа, конечно, поинтересуется ими, ибо они везут с собой мощи святого Климента Римского. Значит, Себастьян скоро поцелует руку Адриана II — так скоро, что кое-кому из знати и епископов придется подождать приема у папы.

Ведь неотложные дела всегда рассматриваются вне очереди.

Много дней спустя, когда пришло время отдать богу душу. Философ сказал своему брату Мефодию: «Брат мой, в одной упряжке мы пахали с тобой одну борозду. Моей жизни приходит конец, и я скоро паду на ниву. Ты очень любишь гору [сиречь монастырь на горе Олимп в Малой Азии], но не оставь ради нее учение, ибо с ним ты легче спасешь свою душу!»

Из пространного жития Мефодия». Климент Охридский, IX век

Папа сказал: «Чтя его святость и любовь, я нарушу римский обычай и положу его в свою усыпальницу в церкви святого апостола Петра». Но брат его [Мефодий] сказал: «Вы не послушались меня и не передали его мне, так пусть теперь он, если позволите, почиет в церкви святого Климента, мощи которого он сюда привез».

Из «Пространного жития Константина Философа», IX век

Вечерами вода в венецианских каналах становилась черной. Константину казалось, будто вокруг дышит и колышется что-то живое; тяжелый застойный запах полз по городу и заставлял плотно закрывать окна. Порой из домов по ту сторону канала вырывался желтый луч света и, рассекая мрак, ложился на черную живую воду. Стражники на пристани ударяли в щиты, оповещая людей о том, что они бодрствуют и что все спокойно. Город погружался в сонную дрему все еще жаркой ранней осени.

Константин не мог заснуть. Мысли не давали покоя, и боль в желудке все чаще напоминала о себе. Если бы не эта тяжелая болотная вонь, он целыми ночами стоял бы у открытого окне, глядя на кусок неба, видневшийся в проеме между темными домами противоположной стороны. Подворье, в котором они остановились, было не самое лучшее и удобное, однако сравнительно дешевое, а кроме того, оно находилось в стороне от городского шума. Из окна было видно, как гондолы и плоскодонки покачивались на волнах у самой двери, словно утки, молчаливые и темные. Время от времени подвыпивший гондольер пытался запеть, но быстро умолкал, испуганный криком разбуженного горожанина или такого человека, кто, бодрствуя, подобно Константину, старался дотерпеть до все еще далекого утра. Пуст город без деревьев и птиц... Философ любил зеленый цвет листвы, птичью суету в ветвях. Любил трели птиц, льющиеся, как прозрачные весенние ручейки, и напоминающие ему о вечности жизни. Город без деревьев и птиц — пустой город. Особенно вечером. Ветру, метавшемуся меж домами, не в чем было вдоволь нашуметься, негде было спрятаться и подремать. Константин погружался в свои воспоминания. Многое повидал он: и далекие сарацинские земли, жаждущие воды, и соленые хазарские степи, и зеленую Моравию с прекрасными равнинами и лесами, и чашу Блатненского озера, окаймленного высоким тростником, который был населен дикими птицами и озвучен их пением и криками. Теперь он познавал город из камня на воде — в нем была овеществлена бережливость человека, его мечта о море, страсть к торговле и, наверное, тоска по зеленой траве. Константин не допускал мысли, чтобы кто-нибудь хоть раз в жизни не захотел прилечь среди цветов на пестром лугу с травинкой в зубах и смотреть, как плывут облака и исчезают в синем далеке, где кто-то кого-то ждет.