Рэй Брэдбери - Дзен в искусстве написания книг

Каждый человек интересен и оригинален, даже самый тупой и недалекий. Если правильно к нему подступиться, разговорить его, не мешать ему излагать свои мысли, а потом спросить: «Чего ты хочешь?» (Или, если он очень старый: «Чего ты хотел?») — он расскажет вам о своей мечте. А когда человек говорит от сердца, в свой момент истины он говорит, как поэт.

Со мной такое случалось не раз. Всю жизнь мы с отцом не особенно ладили и подружились лишь в самом конце. Его повседневная речь, его повседневные мысли были вполне заурядны. Но когда я просил: «Папа, расскажи о надгробном камне, когда тебе было семнадцать» или «о пшеничных полях в Миннесоте, когда тебе было двадцать», — папа рассказывал, как в шестнадцать лет, в начале нашего века, еще до того, как были определены последние границы, когда не было никаких автострад, а были лишь верховые тропы и железные дороги, а Неваду трясло в Золотой лихорадке, он убежал из дома и направился на запад.

Не на первой минуте, и даже не на второй, и не на третьей, нет, в самом начале папин голос еще не менялся, не обретал правильный ритм и слова. Но если он говорил подряд пять-шесть минут, к нему внезапно прежняя страсть возвращалась — старые добрые времена, старые песни, погода, солнечный свет, звук голосов, грохот товарных вагонов в ночи, тюрьмы, дороги, сужавшиеся за спиной в золотистую пыль, Запад, открывавшийся перед тобой, — все это было в его рассказах. И ритм, и мгновения — много мгновений — истины, а значит, поэзия.

К папе вдруг приходила Муза.

Правда лилась наружу.

Подсознание говорило само за себя, не затронутое ничем, оно свободно стекало с его языка.

Чему мы, писатели, и должны научиться.

Нам есть чему поучиться у любого мужчины, женщины или ребенка, которые, если затронуть их душу, искренне расскажут о том, что они любили или ненавидели — сегодня, вчера или когда-то давным-давно. Это тот миг, когда бикфордов шнур, прежде влажно трещавший, воспламеняется — и начинается фейерверк.

Да, для многих это тяжелый труд, с их хромающей речью. Но я слышал, как фермеры рассказывают о своем самом первом урожае пшеницы на первой ферме после переезда из другого штата, и если это говорил не Роберт Фрост, то его брат, пусть даже и пятиюродный. Я слышал, как машинисты рассказывают об Америке в духе Томаса Вулфа, который исколесил всю страну на своем авторском стиле, как они сами разъезжают по ней на своих локомотивах. Я слышал, как матери рассказывают о долгой ночи после рождения их первенца, когда они боялись, что могут умереть вместе с ребенком. Я слышал, как бабушка рассказывала о своем первом бале в семнадцать лет. И все они, воспламенившись душой, стали поэтами.

Если вы подумали, что я отвлекся от темы, возможно, так оно и есть. Но я хотел рассказать о том, что есть в каждом из нас и всегда было, хотя лишь немногие дают себе труд это заметить. Когда меня спрашивают, где я беру идеи, я смеюсь. Это так странно: мы так заняты тем, что рыщем снаружи в поисках способов и путей, что нам некогда заглянуть внутрь.

А ведь Муза — вернемся к теме — она там и прячется, в фантастической кладовой идей, в нашем собственном естестве. Все самое подлинное, самобытное уже готово и ждет, когда мы его призовем. И все же мы знаем, что это не так-то просто. Мы знаем, насколько хрупок узор, сплетаемый нашими отцами, дедами или друзьями, как легко его может разрушить одно неверное слово, хлопнувшая дверь, проехавшая мимо пожарная машина. Да, смущение, застенчивость, занозы чьих-то критических замечаний подавляют обычного человека настолько, что он все меньше и меньше способен открыться.

Конечно, каждый из нас кормился сначала жизнью, а потом книгами и журналами. Разница в том, что какие-то из событий мы глотаем легко, а какие-то впихиваем в себя насильно.

Если мы собираемся кормить подсознание правильно, как подготовить меню?

Список можно начать вот с чего:

Ежедневно читайте поэзию. Поэзия хороша тем, что разминает мышцы мозга, которые мы задействуем крайне редко. Поэзия развивает чувства и держит их в тонусе. Она помогает нам осознавать собственный нос, глаза, уши, язык и руки. И самое главное, поэзия — концентрированная метафора или сравнение. Эти метафоры, как японские бумажные цветы, могут развертываться в гигантские фигуры. Идеи разбросаны по всем книгам стихов, однако мне редко когда доводилось слышать, чтобы преподаватели писательского мастерства рекомендовали студентам читать поэзию.

Мой рассказ «Берег на закате» — это прямой результат чтения прелестного стихотворения Роберта Хилльера о русалке, найденной у Плимутского камня. Мой рассказ «Будет ласковый дождь» основан на одноименном стихотворении Сары Тисдейл, и его настроение задано темой стихотворения. Из байроновского «И по-прежнему лучами серебрит простор луна» вышла одна из глав моих «Марсианских хроник», в ней рассказывается о погибшей расе марсиан, которым уже никогда не придется бродить по пустым, пересохшим морям под ночным небом. В каждом из этих случаев — и еще в десятках других — меня сражала метафора, закручивала волчком и заставляла написать рассказ.