Джон Ридли - Путь к славе, или Разговоры с Манном

Он нажал на кнопку у себя на столе.

Створки двери раскрылись.

Я вышел вон, а Гарри сыпал мне вдогонку громогласные проклятия, вылаивал грубые ругательства и колоритные замечания.

Быстрая на язычок секретарша лишилась дара речи.

— Кажется, ваш босс никак не может из своего детского стульчика выбраться, — бросил я ей.

Я прошел через длинный коридор. Спустился на лифте. Нили и Дом ждали меня внизу.

— Всё? — спросил Нили.

— Всё, — ответил я.

Мы сели в машину, и Дом быстро повез нас прочь от Галча.

— Ну как вам показался Гарри?

— Да, вы были абсолютно правы. Он сукин сын, и это мягко сказано. Вы ведь знали, зачем он меня позвал, да?

— Знал.

— И даже не удосужились предупредить?

— Это не входило в мои обязанности. А чем все закончилось, могу я вас спросить?

— Закончилось тем, что он пропел мне множество дифирамбов с вариациями на тему чернокожий, а я, выходя за дверь, пару раз послал его на хрен.

— Я же говорил: он — сукин сын. Вы хорошо перенесли удар.

Нет. Я совсем не хорошо его перенес. Я чувствовал себя оскорбленным. И не столько из-за того, что этот коротышка вызвал меня к себе и попытался силой отвадить от Лилии. Такое можно было ожидать. Раз уж Голливуду не по вкусу пришлась связь Сэмми с Май, то что говорить обо мне и Лилии? Меня же разозлило то, что Гарри хотел, чтобы я бросил Лилию, но при этом не предложил мне ничего взамен — ни роли в кино, ни прослушивания. Ни хотя бы просто денег. Неужели я был таким ничтожеством, что даже возмещения не заслуживал? Разумеется, я ничего этого не принял бы взамен Лилии — просто мне важно было знать, что я подобающе котируюсь.

Я знал, что ничего этого не принял бы, повторял я себе. И пока я это себе повторял, внутри у меня делалось как-то нехорошо.

— Не относитесь к случившемуся всерьез, — сказал Нили. — Таков уж этот город. Вам нужно понять, что Голливуд… это… У вас есть минутка? Я хочу вам кое-что показать.

Я пробормотал что-то в знак согласия.

— Дом, давай обратно в Бичвуд, потом на вершину холма.

Дом поехал куда было сказано. Мы проехали по Голливудскому бульвару, потом помчались на восток.

За окном машины проносился Голливуд. Именно та часть Лос-Анджелеса, которая на карте именовалась Голливудом. Китайский театр. Аллея славы. Здание «Капитэл-рекордз». И люди. Множество людей, приехавших в Голливуд затем, чтобы стать звездами. Только они не были звездами, потому что либо не знали, как становятся звездами, либо были лишены таланта, нужного, чтобы стать звездами, либо отказались переспать с продюсером, который сделал бы их звездами, — и вот теперь они бесцельно слонялись по улицам Голливуда, пытаясь найти хоть какое-то оправдание своей жизни, одновременно строя новые планы на будущее. А тем временем… они сами служили декорациями. Тинселтаунскими статистами, которых то ли используют, то ли нет, поставят туда или сюда, а может быть, просто забракуют и выбросят по прихоти каких-нибудь самодуров, которым хочется сознавать собственную важность. Каких-нибудь типов вроде Гарри Кона. Крошечного, злосчастного, всемогущего Гарри Кона.

Внезапно меня просто затошнило от Голливуда.

Затошнило от этих декораций и пустых телесных оболочек, которые занимали пространство, не заполняя его. Я устал от их лживых улыбок, от их воздушных поцелуев, от их воркующих голосков, говоривших тебе: «Да-ра-гой, ну я так рада тебя видеть», тогда как заботило их только одно: чтобы видели их самих. Все здесь было фальшивкой! Такой же фальшивкой, как крашеные блондинки, по чужим постелям прокладывавшие себе путь к ролям добродетельных матерей или волевых женщин. Такой же подделкой, как те актеры, идолы женщин, что проводили ночи, шляясь по гей-клубам, которыми, как дурной сыпью, был усеян бульвар Санта-Моника.

Я бесился на Голливуд.

Я ревновал Голливуд.

Но больше всего я был зол на Голливуд за то, что он отказывается поделиться со мной всем, чем может.

Я находился под надписью «Голливуд». Туда привез нас Дом — на плато величиной, вероятно, с футбольное поле, лежащее южнее этих букв высотой тридцать футов. Ближе некуда — дальше можно было уже только карабкаться в гору.

Эта надпись. Блестящий манок, который я еще подростком искал взглядом и который завлекал меня почти всю жизнь. На таком близком расстоянии этот блеск оказался дешевым листовым металлом и крашеным деревом.

Дом и Нили вышли из машины, я тоже. Отсюда, сверху, открывался вид на лос-анджелесский бассейн, простиравшийся до горизонта, и огни города мерцали и гасли вдалеке.