Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Я вдыхал ее дыхание — неведомое по благоуханию доселе — и набирался от него сил. Я вылизывал ее губы и наполнялся радостью от их незнакомого вкуса. Я смотрел на себя в зеркало за ее затылком, позвоночником, лопатками, за ее поясницей и ее ягодицами — сердце женщины просвечивало сквозь ребра, и я видел, как оно подмигивает мне, — и питался счастьем от совершенного выражения восторга и восхищения на своем лице. Неукротимой и неумолимой страсти крик стучался, царапаясь и буяня, в мое горло. Скомканные в предощущении оргазма глаза сдерживали назойливую настырность пенящихся, пузырящихся слез — слезы обжигали глаза и опаляли веки с ресницами. Губы отдавали глубинный, невостребованный до сегодняшнего дня жар, растягивались и округлялись, подманивая завершающий вопль. (Изящество и изыканность подобного вопля в его необузданности и неконтролируемости. Зеркало должно треснуть, то, которое нынче перед моими глазами, от этого вопля…)

Женщина отдавала себя мне отдохновенно и с упоением. Будто наказывала себе умереть во время соития. Словно желала удвоить мою жизнь с помощью жизни своей. Вроде как стремясь наградить меня за что-то той самой своей истекающей жизнью. Ее атомы должны были навсегда раствориться в моих — так я прочитывал выполняемую ею сегодня задачу.

Я захлопал крыльями за своей спиной. Полет, если я его не задержу сам, применив волю, — я настаиваю на том, чтобы удовольствие продолжалось как можно дольше или просто всегда, без пауз и перерывов, — должен был начаться уже через какие-то мгновения. Я знал, ЧТО я переживу во время такого полета, во время именно этого и никакого другого полета. Я не догадывался, я не предполагал, я не предчувствовал — я знал… Мой оргазм, без сомнения, всякого, какого угодно, взорвал бы к чертям собачьим все это здание, ни камня бы не оставил, ни щепочки и ни дощечки, а из людей для жизни приберег бы только тех, которые совокуплялись бы в тот момент или готовились бы к совокуплению — и обязательно яростно готовились бы и без стыдливости…

Зеркало качнулось ко мне, и я коснулся его лбом и бровями, попробовал на язык, нежно провел по нему зрачком какого-то глаза, рисуя мокро волнующуюся дорожку, покрывая его дыханием, навевая на него мутность…

Заметил сзади головы и сзади же пяток, тем же глазом, которым чертил дорожку по зеркалу, как открывается дверь в туалетной кабинке, — я был уверен и нипочем не оспаривал надежность этой уверенности, что мы в помещении женского туалета одни с моей женщиной, только вдвоем, я и она, мухи не в счет, тараканов мы побили изрядно, те, которые жаждут реванша, еще не успели собраться, — и из нее, пробираясь, продираясь сквозь враждебную плотность воздуха, выползает, темечком вперед, на четвереньках, длинноволосая женщина. Я почти уже кричал, забылся, хотя и не взлетел еще — крылья сморщились и съежились робко, как только я увидел длинноволосую женщину, и сделались невидимыми вовсе потом, — освященный сиянием НАСЛАЖДЕНИЯ, но черные, мокрые следы, которые оставляла за собой женщина, все-таки различал. Кровь, кровь, кровь…

— Не останавливайся! — захрипела мне в ухо деревянно-трескуче, обстругивающе-режуще моя женщина. — Не останавливайся, мать твою! Е… меня, е…!.. И смотри мне в глаза! Я хочу видеть твои глаза, когда ты е… меня! Я хочу видеть твои глаза! Я хочу видеть твое лицо!

Я прикусил мою женщину за плечо, а потом за мочку уха, не знаю зачем, включив к тому мигу уже разум и сознание, отвалившись от желания, от сладкой животной похоти, от настроения получить сейчас все от женщины, что получить от нее максимально возможно, — я понял, что она, моя женщина, тоже отметила, как и я, никак не ожидаемое появление в запертом туалете некоего человека, нового человека.

— Не останавливайся! — шептала умоляюще-угрожающе моя женщина. — Не останавливайся! Совсем скоро уже наступит то самое время, когда мы перестанем с тобой быть просто мужчиной и женщиной, а превратимся без всякого на то объяснения, нами самими или кем-то еще, без всякого объяснения причин в нечто совершенно необыкновенное, во что-то Единое, в Великое, в Вечно Живущее… Ну давай, давай, давай, мать твою, залей же быстрей меня своей спермой!..

Я укусил себя за губу, и я укусил себя за язык. Я знал, зачем я кусал себя за губу, а потом кусал себя за язык. Я хотел сейчас как можно энергичней и агрессивней выкарабкаться из состояния почти уже полностью неконтролируемого возбуждения. Этой женщине, моей женщине, удалось, единственной за всю мою жизнь, вынудить меня во время секса потерять управление самим собой — и надолго…