Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Мужик оттолкнул себя от меня. На носу и на лбу красно-желтые блики — на стенах вокруг реклама. «Кока-Кола» под крышей. В глазах — тухло. Не бьется в них сердце. Не копошится слеза. Пальцы скрючились как у промерзшего трупа. На булыжном лице страх и вопросы.

— Дык… Тык… — выкинул мужик из себя воздух, будто стошнил. — Мык… Гык… Откуда?! Как?! Ты кто, на х…?! Ты что, б…?! Я не верю! Херня! Х…я! Ты все врешь? Ты п…ь! Ты не знаешь меня! Мы с тобой не знакомы! А?!. А?!. А?!. — Мужик крутился на месте, деревянные пальцы протягивал проходящим машинам. Звал помощь. Просил об участии. Желал объяснений. Обыкновенный. Простой. А потому, конечно, несчастный. А потому, конечно же, бедный. — Что ж ты, гад, делаешь, а? Что ж ты несешь, твою мать? Мою бабу, на х…, зовут Тоня, да да! И ей уже тридцать восемь, это так, это так! Но у меня нет дочери, на х…, у меня двое мальчишек! Двойняшки! Им по шестнадцать! Б…, б…, б…, б…!!!

— Я ошибся. Именно так. — Я стучал свирепо языком по зубам; мясо о кости — звук, предшествующий появлению Разума. Наверное. Или знакомству с наслаждением от любви. Нет — от любви наслаждения не получают, от секса скорее, только Секс и Сотворение Нового несут в этот мир, и потому, понятное дело, каждому из нас отдельно, Наивысшее, то есть Наслаждение. Я не упомянул еще о власти, но она всегда неконкретна, она виртуальна, она, как дым, — его видно, но рукой его не ухватишь, и чаще частого она, то есть власть, от тебя не зависит. Секс и Сотворение Нового — вот что зависит от тебя, и только от тебя. — Я ошибся. Сейчас дождь и ночь, и я не очень отчетливо могу различить твою жизнь. Но теперь вижу, теперь — да, б…, на х…! Двое мальчишек, конечно же, коротко стриженные и стеснительные, худосочные и постоянно вздрагивающие… Недодолбанная Антонина, б…, на х…, криком и угрозами заставляет их вылизывать и обсасывать ее. Мальчишки привыкли, им это уже не кажется, твою мать, чем-то запретным и страшным. Им иногда бывает даже приятно, б…, на х…, на х…, б…

— Как, на х…? Откуда, б…? Почему, твою мать? — Мужик сбросил валун головы на грудь. Кости прогнулись под ее тяжестью. Пищевод не пускал вниз слюну. В бронхах кончался последний вздох. — Она не такая… Она из деревни, б…, на х…, твою мать, твою мать, твою мать!

— В русских деревнях испокон веков, б…, на х…, все трахались друг с другом! — истошно, и исступленно, и заразительно вместе с тем, и задорно, и воодушевленно, и празднично, и назидательно в то же время, и наставительно, обучающе кричал я. Орал. Развязывал связки. — Племянники с дядьками, дочки с отцами, сестренки с братишками, внучата с бабульками. Б…, на х…! Тесные избы. Твою мать, твою мать! Одна комната на семью. На х…, б…! Все на глазах, все на виду. Е…й рот! Круговая порука — это клятва на сексе. Все повязаны! Все помазаны!

Мужик не видел себя. В сорок лет впервые себя потерял. Никогда не горел огонь внутри у него, зато горели самые примитивные и обыкновенные страсти, как то: зависть, ревность и ненависть. Не понимал, что такое ущербность, неполноценность, но тем не менее владел в полной мере и тем и другим…

Наплевал на автомобиль — хоть и недорогой, но все-таки собственность — «Волга», побежал крючковато, головой опущенной, каменной мотая убито и раскалывая, маленький, но крепенький, гранитом той самой своей головы боковые стекла живущих на дороге машин, побежал по осевой вдоль Тверской, сопел, сипел, хрипел, вопил во всю ширь: «Это мои мальчики! Это не твои мальчики. Это меня они обсасывают, и это меня они вылизывают, а не тебя, сука, а не тебя, гнида! Убью, на х…, убью, б…!» Незамысловатый. Наивный. Доверчивый. Такой же, как и все. Один из миллионов…

Рявкнул гром — злобно, без всякой причины. Дождь тотчас усилил обстрел. Будто гром прозвучал для него как приказ. Город закачался в испуге. Задребезжал, зазвенел, застонал. Заохал бабливо…

В черноте стекла я так и не смог прочертить ни единой царапинки. Зубы скользили по полированной плоскости, не нанося на нее, как ни старались, изворачиваясь и выворачиваясь, никаких повреждений. Ногти сломались, короткие-прекороткие, обсыпались трещинками на некоторых пальцах — на средних, больших и мизинцах. Колени трубили о боли. Уууууууу!.. Уууууу!.. На бедрах родились мозоли…

Тот мужик, который стоял точно сзади, а не сбоку, именно тот, который был сзади, после паузы, вызванной, верно, моим диалогом с несчастным отцом двух несчастных мальчишек, принялся опять с силой не меньшей, чем раньше, извлекать из моего позвоночника звуки строгого похоронного марша…