Николай Псурцев - Тотальное превосходство

«Как тебя зовут, милый?» — спросил я мною битого, шептал, прикусывая его ухо, кровь на губах невкусная. «Валентин, — ответил мною надкусанный, шипел доверительно и любезно. — В честь дедушки, ветерана войны и труда. Он мотальщиком всю жизнь проработал. Сорок пять лет на одном месте мотал. Я не любил его. Он был злой и жестокий…» — «А корешка как твоего называют и девчонку, скажи?» — «Он Иван, она Натаха. Они хорошие, но дурные. Плачут по ночам оба, я слышал… Не маленькие уже, не детки. Ей под тридцатник, ему за тридцатник. Они даже учились где-то. Образованные. Но повернутые… Я их боюсь… Любят фильмы, старые, советские, про любовь смотреть… Порыдают, порыдают, после того как посмотрят, и давай крушить все вокруг… Я-то сам индийские фильмы больше люблю…» — «Объясни им, что это ты, и доложи, что ты уже поднимаешься». — Я щекотал Валентину затылок стволом пистолета Макарова.

— Да это точно я, и через мгновения уже подлетаю, — рассмеялся простуженно, ангинно (горло-то я повредил ему), но обаятельно. — Бля, на х… — сообщил в завершение.

Подгонял Валентина, бедрами толкая его вперед, пистолет у его затылка, со стороны, верно, мы как совокупляющаяся парочка, но в одежде, но бесстрастные, не покряхтываем, не стонем, вверх по лестнице назойливо пробираемся, дышим душно, я улыбаюсь, Валентин только делает вид, он меня уже полюбил, потому что боится, и потому что болит голова, и потому что надорвано ухо…

Кого-то ждали, но не двоих, Валентина в одиночестве, а он явился с грозным довеском, то есть со мной.

В глубокой и высокой комнате сориентировался быстро, все видно, все слышно, воздух прозрачный, хоть и накурено, диван, маленький столик, на нем бутылки, бутылки, два кресла, телевизор, музыкальный центр, стены выкрашены в бежевое, пол бордовый, на полу Натаха, она же Наташа, она же Наталья, на диване Иван, глаза вдавлены внутрь далеко, лицо белое, цементный подбородок, волосы черные жирные назад зачесаны, уши перпендикулярны голове, тонкие, но жесткие — кричал восторженно и необузданно, себя в меленькое квадратное зеркальце рассматривая… И я кричал тоже, вторгаясь сурово и неотвратимо в комнату, изображал из себя бурю-ураган-тайфун-циклон: «Всем на пол, на х…! И быстро, на х…! Убью, суки, убью, на х…! Высажу мозги, на х…! Твою мать, е…й рот, в п…у, на х…! Мордой в пол, твари, мордой в пол!» Орал, истериковал, глаза закатывал, слюну пускал, пистолетом тряс, его рукояткой Валентина несчастного по голове долбил… Иван пукнул, свистнул, съежился, на пол послушно покатился, мыском по доскам стучал, как чечетку выкладывал. Наташа заматерилась, лицо некрасиво на какое-то время приморщив, ссутулившись косо… и засмеялась после понимающе и обреченно, легла спиной на пол, не лицом, смеялась, головой вздрагивая… Я пнул Валентина подошвой ботинка в зад, и он тоже тогда безропотно и покорно к полу припал, охая и похныкивая, мы же вроде как только что покорешились, бормотал, а теперь, значит, ты меня вроде как предаешь, влага из носа его на пол капала шумно… Обрыскал Ивана и вслед Наташу без воодушевления, Наташа пустая, у Ивана ТТ вытянул из-за пояса. Для острастки, для окончательного подавления несколько раз, и сильно, приложил Ивана каблуком по голове. Иван пыхтел, трещал горлом, но молчал…

Длинный, широкий, острый столовый нож, им яблоки только что, недавно, до моего нежного появления еще, резали, сбросил со стола ногой, точно под руку Ивану.

— Бери, сука! — сказал. — Бери и вставай…

— Не хочу, не хочу, не встану, не встану, — зашелестел Иван невнятно и торопливо. — Не возьму, не возьму и не встану, не встану.

— Шанс тебе даю, выжить, мудак, — сказал. — Если не возьмешь и не встанешь, убью, если возьмешь тем не менее и встанешь, возможно, подумаю. Вставай, на х…!

Расставался Иван с полом долго и с жалостью.

— Ты кто? — спросил Иван, когда вскарабкался наконец по воздуху и встал неудобно. — Ты кто, а? Мент? Или от Панциря? Ты кто, кто ты, а? Или от Мамочки? От Мамочки, да?

Пистолет ТТ полон боезапаса, только затвор передернуть. Два ствола Ивану в два глаза, улыбался, хотя сердце колотилось без пауз и будто оторванное, тыкал, пугал, щерился злобно и отвратительно, меленько приближался к Ивану…

— Ударь ее в живот, а потом в грудь, а потом в горло, — предложил непререкаемо, цедя слова, выжимая их из себя со значением, основательно, каждую букву отдельно. — И тогда, может быть, выживешь. Есть подобная вероятность… Скоро не будет…

— Ты… — Иван скомкал лоб, ладонь левую о рубашку вытер, на рубашке осталось мокрое пятно. — Ты все знаешь?..