Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Первая женщина из тех двух, которые с «халами» и которые старились сейчас на Волге вместе с тремя мордатыми несчастливыми мужиками, сколько себя помнила, все время писала стихи — даже во сне без конца сочиняла. Утром восстанавливала, если не забывала. Как Некрасов. Как Тургенев. Как Гоголь. Брала в постель вместо игрушек, вместо медвежонка там, допустим, или какой-нибудь, возможно, куклы томик Ахматовой, но чаще Цветаевой — не учила наизусть, но училась, как собирать и склеивать всякие, разные и не всегда удобные и готовые к немедленному употреблению слова в хоть что-то значащие для любого искушенного или, наоборот, пусть даже вовсе и не искушенного слушателя или читателя и хоть как-то звучащие, с неким подобием, например, темпа и ритма стихотворные фразы и предложения… Только стихами жила. Все остальное, с чем сталкивалась в реальной жизни, считала неважным, ненужным и бесполезным… Сочиняла каждый год речь, которую должна была бы произносить на вручении ей Нобелевской премии в области литературы — если бы такую премию, конечно же, в тот самый год именно ей бы и отдавали… Сегодня работает главным бухгалтером в строительном управлении номер шесть… Ходит почти ежедневно по книжным магазинам, покупает немногочисленные стихотворные сборники современных российских поэтов, строго и сурово, безжалостно и со сладострастием правит их потом специально для этого выбранной толстой и длинной фаллосообразной ручкой с кровавыми чернилами, а после сжигает их с наслаждением во дворе своего шестнадцатикомнатного загородного дома…

Вторая женщина, у которой голова тоже перевязана «халой», сложносочиняемой постройкой, требующей некоторого времени и качественного труда, всю свою жизнь, немалую, но и невеликую еще, чаще одинокую, чем семейную, от самого ее начала, как затрепетал только ветерок на ее горячей и мокрой макушке, — выпихивала себя, энергично и ожесточенно отталкиваясь толстенькими ножками от материнских внутренностей; почувствовав мир, тотчас же заверещала панически и предсмертно и скоренько заспешила обратно, откуда и объявилась, — всю свою жизнь возбуждалась от вида и особенно от запаха животных, любых… Разводила, потакаемая и поощряемая слабоумной матерью, у себя в маленьком домике в подмосковном поселке козочек, барашков, кошечек, собачек, крысок, хомячков и морских свинок. Жила вместе с ними в сарае — спала, и ела, и готовила уроки… Каждую неделю ездила в Москву, в зоопарк. Цепенела всякий раз, когда видела слона, или тигра, или обезьяну, или жирафа, или зебру, или кенгуру. Втискивала в себя безразмерно насыщенный звериными запахами воздух… Во время каникул работала в зоопарке смотрительницей, уборщицей. Приходила на работу раньше всех, а уходила, понятное дело, позже всех. Иногда ночевала в зоопарке. Пела зверям на ночь колыбельные песенки, утром мыла их, причесывала их, разговаривала с ними, обнимала их, целовала их и нюхала их, нюхала, нюхала, нюхала… Перед сном или сидя в туалете — только в туалете чувствовала себя истинно защищенной и по-настоящему свободной, — путешествовала по заповедным паркам Кении и Намибии, лечила зверей в джунглях Южной Америки, спасала от уничтожения и вымирания тигров Азии и Дальнего Востока, руководила московским, нью-йоркским, лондонским, берлинским зоопарками — смеялась, плакала от радости и наслаждения, жила… Закончила после школы текстильный техникум, а потом через несколько лет и курсы повышения квалификации работников легкой промышленности. Добралась до должности заместителя директора крупного и любимого партией и народом ткацкого предприятия. Люди боялись ее. Она казалась им нахальной, злобной, глупой и неуправляемой. Именно поэтому-то они и выбрали ее почти единогласно директором этого самого предприятия, после того как предприятие акционировали. Дешевые ткани хорошо покупались. Директор и она же фактически владелица этого самого предприятия, естественно, богатела… Сидя на унитазе в туалете, орала истошно и обреченно, когда путешествовала по паркам Кении и Намибии, когда руководила московским, нью-йоркским и берлинским зоопарками, когда спасала тигров, когда лечила кенгуру…

Говорили о поиске компромисса между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью, между дилетантством и мастерством, между красотой и уродством. Не война, а соглашение, говорили они (в тот момент, когда мы с Катей подошли к ним поближе, говорил, правда, пока один только из них), не вытеснение, а объединение, не крики, а ласковый шепот… Мужчина выглядел молодо, но некрасиво. Пьяно сопел, обтирал галстуком потное лицо, вздрагивал тазом то и дело, будто стряхивал таким образом последнюю капельку с опустошенного члена… Дилетантство поглотит мастерство, а любовь обязательно сдастся на милость ненависти, уродство убьет красоту, а жизнь непременно окончится смертью, отвечала собеседнику женщина. Тоже молодая и тоже не особо хорошенькая. Запихивала руку к себе под юбку, основательно, будто вбивала ее, а потом, уже выпростав руку, нюхала одухотворенно свои влажные, скользкие пальцы.