Майкл Каннингем - Снежная королева

Девушка хочет выйти из магазина с ожерельем как с талисманом, с тем, про что сможет сказать: я выбрала его сама, и жених мой тут ни при чем . В ожерелье квинтэссенция ее самости, личного пространства, куда нельзя вторгаться.

– Ладно, давайте так: я закрою глаза и ткну пальцем в одно из двух. Выбор будет зависеть от того, обрадуетесь вы моему попаданию или пожалеете, что я не показал на другое.

Девушка робко улыбается.

– Давайте, – говорит она.

Баррет закрывает глаза. Его слепой выбор выпадает на ожерелье с талисманами.

– Ох, – вырывается у девушки.

– Вы хотели другое.

– Да, наверно, другое.

– Тогда берите его.

Она осторожно поднимает с бархата шелковый шнур с ледяным асимметричным алмазом. Надевает на шею, чуть повозившись, справляется с застежкой.

– Выглядит отлично, – говорит Баррет.

Девушка смотрится в маленькое овальное зеркало на ювелирной витрине. То, что она там видит, ей нравится.

– Красивое, – говорит она.

Баррету хочется сказать: “Не выходи за него”. Сейчас ты его любишь, наверно, он восхитителен в постели, но понимаешь при этом, хотя и не можешь сформулировать даже для самой себя, что ты будешь незаконно присвоена, поселишься в мире, где тебе будут не рады, но ты все равно будешь благодарна ему за знаки внимания, потому что слишком недолго успела проходить в незамужних красотках. Потом благодарность сойдет на нет, но ты продолжишь ездить на воскресные обеды в Джерси, где тебя будут только терпеть, пока наконец он не встанет на сторону родных, не пожалеет, что пошел против их воли, не примется недоумевать, как его угораздило жениться на тебе, а не на остроумной итальянской девушке с большой грудью – не на той, кого присмотрела для него мать. Он – подданный своей матери, возможно, сейчас он тебя любит, но со временем он растеряет интерес к тебе и начнет составлять список твоих недостатков, печалиться и негодовать, перебирая в уме твои преступления, о которых ты даже не подозреваешь.

Но вместо всего этого Баррет говорит:

– Ага, красивое. Значит, выбор сделан?

– Да. Наконец. Спасибо вам за терпение.

– Ну так и выбор непростой. Наличные или карточка?

Из тонкого зеленого бумажника она достает “мастеркард”. Он прокатывает карточку, она ставит подпись.

– Упаковать? – спрашивает Баррет.

– Нет, спасибо. Я прямо сейчас надену.

– Желаю удачи, – говорит он.

Она вопросительно смотрит на него.

– Так принято, – объясняет Баррет. – Жениха на свадьбе поздравляют, а невесте желают удачи.

– Я этого не знала.

Возникает пауза. На мгновение кажется, что это она и Баррет собираются пожениться.

– Спасибо, – говорит она и выходит из магазина.

Баррет снова принимается складывать футболки.

Лиз появляется на час позже, чем должна была. Она как будто сама не своя, но у Баррета нет версий того, что могло бы означать выражение лица, какого он раньше никогда у нее не видел. Хладнокровно-ошарашенное – единственное определение, какое приходит ему в голову.

– У тебя тут все в порядке? – спрашивает она.

– В полном, – отвечает он.

Лиз снимает куртку и идет повесить ее в подсобку. Вернувшись, становится за прилавок и принимается проверять ленту кассового аппарата, как могла бы считать ложечки после ужина старая дева, содержательница пансиона.

– А с тобой все в порядке? – спрашивает Баррет.

Она задумывается и отвечает не сразу.

– Я была на новой квартире. С Тайлером, – говорит она.

Баррет отходит поправить скейтборды, висящие на задней стене.

– Доски, наверно, больше заказывать не будем, – говорит Лиз.

– Мне они нравятся. И их покупают. Иногда.

– А мне в последнее время они кажутся… как за уши притянутыми, – говорит Лиз. – Как будто мы продаем их для того, чтобы выглядеть помоднее.

– Понял.

– А что касается Тайлера, то я не смогла с ним поговорить, поддержать его, как это сделал бы любой другой.

– Ты побыла с ним. А это-то ему и было нужнее всего.

– Я никогда не хотела стать одной из тех женщин, – говорит Лиз.

– Прости?

– Одной из тех женщин, которые умеют по-матерински утешить и что там еще.

– Нет, ты не такая. И это лишний повод тебя полюбить.

– В пятнадцать лет я побила отца, – говорит она.

– Правда?

– За то, что он руки распускал. Я тебе не рассказывала?

– Нет. Ты вообще о семье почти не говоришь. Ну да, про сестру ты в конце концов рассказала, но для этого понадобились Новый год, наркотики, чудеса…

– Ну, это был не тот случай, смертоубийство, туда-сюда, чтобы полицию звать, – говорит она. – Просто выходил из себя и лупил нас – мать, меня и сестру.