Майкл Каннингем - Снежная королева

– Не сочиняй.

– Мне кажется, что о песне для Бет я думал больше, чем о самой Бет.

– Неправда.

– А может, и правда.

Лиз кивает. Тайлер не знает больше никого, кто оставил бы без ответа эти его слова, – она молчит не потому, что согласна, а потому что ей слишком, во всех чувствительных подробностях, знакомы сюжеты человеческих страстей.

Тайлер наконец восстанавливает дыхание. Он словно парус, наполненный ветром. Пейзаж проносится мимо и назад, а он сам ничуть не похож на себя прежнего. Его песня – стенание, протяжный вой, первая вещь, в которой он использовал синтезаторы, потому что не мог довериться своему голосу, зазвучавшему вдруг чересчур лично, – эта его песня, с тягучим, опущенным на октаву ниже вокалом, лишь отдаленно, на уровне троюродного родства напоминающим то, как поет сам Тайлер, эта реплика капитана Ахава, бесстрастного и одержимого, – как там выразился тот блогер? – хладнокровно и намеренно обезумевшего, – получила без малого триста тысяч просмотров на YouTube (это Баррет придумал выложить ее), а затем, после того как вторая выложенная им песня (еще более гулкая, еще более по-оперному безутешная – не пытался ли он ею нейтрализовать успех, который ни с того ни сего свалился на первую?) была прослушана почти четыреста тысяч раз и расхвалена флотилией блогеров (кто все эти люди?), ему предложила контракт, пусть и довольно скромный, одна достойная звукозаписывающая компания из независимых, а это означало, что ему причитается аванс, которого хватит на квартиру получше, а еще означало возможность будущего, жизни не в невидимости. В безвестности (возможно), но не в полной невидимости. Наконец-то он достиг безвестности. Да, он боготворил Бет, чей прах приняли воды залива, – и да, он чувствует невероятную, несказанную свободу теперь, когда ее больше нет, когда нет желания утешить ее, предложить ей что-нибудь стоящее, тронуть и порадовать ее, девушку, которая раскатывала тесто для пирогов и коллекционировала найденные на улице игральные карты (она говорила, что у нее в жизни есть цель – собрать полную колоду), девушку, которой было хорошо почти везде, которая так мало требовала и владела столь малым.

Они поссорились тем новогодним вечером. Когда Бет вернулась с одинокой прогулки, они не занимались любовью, а потом прошло меньше недели – и с устрашающей внезапностью вернулись симптомы.

Тайлер умоляюще смотрит на Лиз. В глазах у него стоят слезы, дыхание все еще сбито.

Он подается к ней. Все происходит гораздо быстрее, чем обычно, нет даже мимолетного намека на ухаживание, попытку соблазнить. Вот он с беспомощной мольбой смотрит ей в лицо, а мгновение спустя приникает к ее губам, как будто это кислородная маска. Она не сопротивляется поцелую и сама целует его – не жадно, но и не застенчиво. Ее губы податливы, но сильны, она целует Тайлера не потому, что потеряла голову, но и не для того только, чтобы его не огорчать. Дыхание у нее чистое и пахнет травой, не каким-то определенным растением, а буйным зеленеющим лугом. Тайлер прижимается к ней, валит на спину. Дышит он опять свободно, как дышал всегда. Сначала через рубашку, а потом и под рубашкой он мнет ей грудь. Расстегивает рубашку и берет грудь в руку. Грудь в нее помещается целиком. Груди у Лиз такие маленькие, что совсем не обвисли, там просто нечему обвисать. Соски (малиновые, большие для такой маленькой груди) от его прикосновения твердеют. Она издает звук – скорее вздох, чем стон. Хватает его за голову, пальцы тонут в его волосах.

Тайлер становится на колени, спускает джинсы и трусы. У него стоит. Лиз сбрасывает ботинки, тоже стягивает джинсы и стринги, змеиными движениями опускает до щиколоток и, отбросив в сторону, обхватывает ногами бедра Тайлера. Прежде чем припасть к ней, Тайлер, совсем мельком, успевает увидеть аккуратную темную полоску волос на лобке и вызывающе розовые губы.

Обоим понятно, что действовать надо быстро. Член Тайлера легко входит в нее. Она вздыхает громче, но это все еще вздох, а не любовный стон, хотя и заканчивается на сей раз явственным придыханием. Тайлер внутри нее, ему горячо, она держит его сильной влажной хваткой, и – твою мать! – он чувствует, что сейчас кончит. Он останавливается, не выходя из нее, ложится сверху и лежит, прижавшись лицом к ее щеке (смотреть ей прямо в лицо он не может), пока она не говорит:

– Давай же.

– Ты уверена?

– Да.

Он осторожно совершает одно движение. Потом еще одно – и все, его понесло в зыбкое никуда. Несколько секунд он парит в мучительном совершенстве. Существует только оно, себя он не чувствует, он никто, он вычеркнут из жизни, Тайлера нет, есть только… Он с удивлением слышит собственный судорожный вдох.