Майкл Каннингем - Снежная королева

С другой стороны, как он себе это представлял? На каком поезде, из какой глуши он явился деревенским простаком в этот сияющий огнями город? Эндрю, понятное дело, решил, что они сейчас вместе занюхают. Как это принято у людей.

Баррет в растерянности. Проще и естественнее было бы сказать: нет, спасибо . Но отказаться не хватает воли. Он не может позволить себе обмануть ожидания Эндрю.

Баррет наклоняет голову, и Эндрю подносит ключ вплотную к его правой ноздре. Баррет втягивает воздух.

– Сильнее, – говорит Эндрю.

Баррет вдыхает глубже. Кокаин обжигает и подмораживает, он похож на лекарство.

– Теперь другой, – говорит Эндрю.

Он окунает ключ в пузырек и бережно подносит к левой ноздре Баррета. Баррет вдыхает, на это раз сразу глубоко.

Эндрю один за другим снюхивает два кокаиновых холмика и говорит:

– Красота.

Он садится на край Тайлеровой с Бет кровати, как пловец, выбравшийся на плот. Баррет садится рядом, стараясь не коснуться коленом колена Эндрю.

– Этого-то мне и не хватало.

– Мне тоже, – говорит Баррет.

Неужели глупая страсть заставит его лгать и притворяться?

– Внимание, внимание, приближается 2006 год, – говорит Эндрю.

Мгновение спустя Баррет понимает, что кокаин начал действовать. В голове зажужжало, но непохоже на пчел или на других живых существ; жужжание издает флотилия стальных щетинистых шариков, они кружат в мозгу, наголо вычищая мысли и оставляя за собой пульсирующую чистоту. Напоминает медицинскую процедуру: потерпите, это неприятно, но зато потом вам станет гораздо лучше.

Может, на этот раз Баррету действительно станет лучше.

– Еще разок, а? Новый год как-никак, – говорит Эндрю.

Он отсыпает из пузырька новую порцию порошка. Баррет боится, как бы не промахнуться, как бы не сыпануть кокаин на подбородок, но движения Эндрю точны, как у хирурга, он подносит кончик ключа сначала к правой, потом к левой ноздре. После Баррета он нюхает сам.

– Красота, – говорит Эндрю.

– Очень здорово, – соглашается Баррет, хотя ему уже ясно, что все далеко не здорово. Стальные щетки не унимаются. Ему кажется, он физически чувствует, как вычищена и опустошена внутренняя поверхность его черепной коробки, как белеет пустота там, где раньше у него был мозг.

– А мощно этот две тысячи шестой начинается, да? – слышит он будто со стороны собственные слова.

Говорит не он, а только его голос. Сам Баррет обретается в склепе своего черепа, в древней полости, где грохочет металлическими зубьями какая-то непонятная машина.

– Ты про Бет? – спрашивает Эндрю.

– Нет. Про Майкла Джексона, как он отбился от липовых обвинений в растлении малолетних.

Эндрю озадаченно смотрит на Баррета. Ему непонятно. Он вообще не понимает сарказма. Баррет с изумлением ловит себя на том, что его это не напрягает. Он сейчас слишком на взводе, чтобы напрягаться по таким пустякам. Да, Эндрю, я такой. Я ироничен, я остряк. Мне не так повезло с внешностью, как тебе, но я тоже не пустое место в этом мире.

Стальные щетки, видно, потрудились на славу, вытравили из него способность постоять за себя, отбили желание быть желанным. Единственное, что у него осталось, – это голос, как сбрендивший оракул, вещающий из катакомб, в которых когда-то обитал его разум.

– Я пошутил, – говорит Баррет. – Конечно, про Бет.

– Понимаю. Организм – он от всякой дряни избавиться может.

– Может.

– А врачи, знаешь, ни хрена не соображают.

– Кое-что соображают. Но иногда ошибаются. Как и все мы.

Баррет слушает, ему удивительно слышать от себя законченные предложения. Их составляет механизм, очистительная машинка, позабытая у него в черепе и выполняющая программу, заложенную в нее прародителями.

– Я лично, если бы заболел, – говорит Эндрю, – пошел бы к шаману.

И тут все меняется.

Баррет удивлен происходящим, но не в силах ему противиться. Запускается физический процесс на уровне состава крови. Влечение к Эндрю понемногу улетучивается.

Перемену запустило, должно быть, слово “шаман”. То, что Эндрю сказал это с таким напором, хотя Бет поправилась, ни разу даже не подумав обратиться к шаманам, медиумам или налагателям рук; что уникальный визионерский опыт был ниспослан Баррету, несмотря на весь его скептицизм; что Эндрю выговорил это слово со своим нью-джерсийским акцентом, скорее всего, плохо представляя его значение.

Ни разу до того Баррет не пытался вообразить, какое будущее ожидает Эндрю. В его будущем Баррету явно не отводилось места, поэтому интереснее, сексуальнее было думать об Эндрю исключительно в настоящем времени.