Иэн Макьюэн - Сластена

— Тони не был коммунистом.

— Думаю, в тридцатые годы он не избежал поветрия, как и все.

— Он был лейбористом. С отвращением говорил о показательных процессах и чистках. Всегда говорил, что на тех оксфордских дебатах голосовал бы за короля и страну [23] 9 февраля 1933 года на дебатах в Оксфордском дискуссионном обществе 275 голосами против 153 была принята пацифистская резолюция: «Это общество ни при каких обстоятельствах не будет сражаться за своего короля и страну». .

Макс пожал плечами.

— Понимаю, тебе сейчас тяжело.

Но он не понимал, и я еще не вполне понимала.

Из его кабинета я отправилась прямо к себе за стол, чтобы отгородиться текущими делами. Обдумывать было еще рано. Вернее, я боялась думать. Я была в шоке и делала работу механически. Работала я с референтом Чазом Маунтом, человеком добродушным, из военных, бывшим торговцем вычислительными машинами, и он доверял мне действовать самостоятельно. Меня наконец-то перебросили на Ирландию. У нас было два агента во Временной ИРА, возможно, больше, но о других я не знала. И эти двое не знали друг о друге. Оба были законсервированы, с тем чтобы они могли беспрепятственно продвигаться в военной иерархии, но от одного из них почти сразу пошла обильная информация о каналах поставок оружия. Нам надо было расширить и упорядочить досье, разбить на подгруппы и открыть новые дела на поставщиков и посредников, с перекрестными ссылками и дублированием некоторых материалов, чтобы до справки, положенной не туда, всегда можно было добраться. Мы ничего не знали о наших агентах — для нас они были только Гелий и Заступ, но я часто думала о них, об их опасной работе и о том, как спокойно мне живется здесь, в убогой комнате, на которую я так часто жалуюсь. Они, конечно, ирландские католики и встречаются в крохотных гостиных Богсайда [24] Католический район к западу от стен старого города Дерри. или банкетных комнатах пабов, зная, что одна промашка, одна оговорка будет стоить им пули в затылок. А тело бросят на улице, чтобы все видели, как поступают со стукачами. Роль свою они должны играть безупречно. Заступ, чтобы оправдать свое прикрытие, уже серьезно ранил во время засады двух британских солдат, участвовал в убийствах ольстерских полицейских, в пытках и убийстве полицейского осведомителя.

Заступ, Гелий, а теперь — Вольт. Часа два я пыталась отодвинуть Тони, а потом пошла в туалет, заперлась в кабинке и сидела там, усваивая новость. Хотелось плакать, но в душевной сумятице была сухая составляющая злости и разочарования. Дело было давнее, и сам он уже умер, но казалось, все это произошло только вчера. Я думала, что знаю его аргументы, но принять их не могла. Ты подвел друзей и коллег, слышала я свой голос в то солнечное утро, за завтраком. Это бесчестно, и когда все вскроется, а вскроется непременно, тебя будут помнить только по одному этому поступку. Все, чего ты в жизни достиг, потеряет значение. От твоей репутации останется только это, потому что реальность, в конечном счете, социальна — мы живем среди других людей, и важно их мнение. Даже — и особенно — когда ты мертв. В глазах людей все твое существование сведется к тайному, нечистому делу. Никто не усомнится, что ты хотел принести больше вреда, чем смог, что ты передал бы все секреты, если бы смог до них добраться. Если ты считал свои действия такими благородными и разумными, почему не выступил открыто, не изложил свои доводы публично, пусть и с плохими последствиями? Если Сталин мог убить и уморить голодом двадцать миллионов своих соотечественников ради революции, почему ради нее же не сжечь еще больше народа в ядерной войне? Если диктатор ценит человеческую жизнь настолько дешевле, чем американский президент, где же твое равновесие сил?

Спор с мертвым в уборной вызывает клаустрофобию. Я вышла из кабинки, ополоснула лицо холодной водой, привела себя в порядок и вернулась к работе. Перед обеденным перерывом мне безумно захотелось на улицу. Дождь перестал, и омытые тротуары блестели на неожиданно выглянувшем солнце. Но дул пронизывающий ветер, и бродить по парку было невозможно. Я быстро пошла по Керзон-стрит; в голове была сумятица. Я злилась на Макса за его известие, злилась на Тони за то, что не смог жить, за то, что покинул меня с грузом его ошибок. И за то, что направил меня в эту профессию — я считала ее уже не просто работой, — и мне казалось, что я сама заражена его предательством. Он добавил свое имя к позорному списку — Нанн Мэй, Розенберги, Фукс, — но в отличие от них не выдал ничего существенного. Он был мелким примечанием в истории атомного шпионажа, я — примечанием к его измене. Это умаляло меня. Макс явно думал так. Еще одна причина злиться на него. И на себя я злилась: дура, думала, что этот скучный идиот с кувшинными ушками может сделать меня счастливой. Повезло еще, что получила прививку в виде его смехотворного обручения.