Оксана Робски - Casual

Я шла мимо гостей, машинально улыбалась, говорила какие-то слова.

Я переходила из одной комнаты в другую, одержимо, словно ища что-то, о чем понятия не имела.

Я выпила неразбавленный «баккарди» и, выйдя на улицу, выпила второй.

Я не могла ни сесть, ни лечь. Ни стоять, ни ходить. Меня как будто бы не существовало. Моему рассудку был нанесен удар. Кажется, это называется нокаут. Рассудок смирился и выходить из него не хотел. Боялся.

В голову словно бы забрался червь. Он болезненно полз от затылка к глазницам; каждый изгиб склизкого тела продвигал его вперед. Он монотонно, без паузы выплевывал в мой мозг слова, слышанные где-то сегодня: «Я — как мини-Бог. Я создаю мир».

Я ждала, когда это закончится.

Не кончалось.

Я убила невиновного.

Нокаут. Унесите меня с ринга.

Кажется, Катя помогла мне добраться до спальни.

Когда тебе двадцать лет, ты пьешь для того, чтобы понравиться людям, — остроумная, открытая, бесшабашная.

Когда тебе тридцать, если ты хочешь кому-то понравиться, то стараешься не пить. Потому что (откуда это?) становишься язвительной, самоуверенной и — ужас! — вульгарной.

В двадцать ты хочешь быть ближе к людям.

В тридцать ты хочешь быть ближе к себе двадцатилетней. И подальше от людей.

После нескольких «Баккарди» со льдом в двадцать земля плавно ускользает из-под ног, в тридцать — тебя плющит небесный диск.

В двадцать ты просыпаешься с улыбкой, в тридцать — с головной болью.

Я шла до аптечки так, словно у меня не голова, а сосуд с драгоценной жидкостью, наполненный до краев.

Выпила пенталгин.

Возвращаясь обратно, споткнулась о розовый тазик. Он перевернулся, задев швабру, которая больно ударила меня по спине. На пути еще стояло ведро.

В постели было безопасно.

Шелковое белье обнимало мое тело, и постепенно в голове перестали стучать колотушкой.

Я зарылась в одеяла. И пожалела, что не храню спиртное в спальне.

Я слышала шум прибоя. Я была песчинкой, одной из миллиардов. Все вместе мы были песком. Волны мотали нас из стороны в сторону и в конце концов выбрасывали на берег. А во время отлива затягивали обратно. Я была песчинкой, которая возомнила себя волной.

Я была дохлой ракушкой.

Я позвонила Олегу.

Всегда хочется переложить свои проблемы на другого.

Он спал.

Я попросила его приехать. С тех пор как у него появился «мерседес» с водителем, я перестала скрывать от него свой адрес и телефон.

Оказалось, он занят в ближайшие три дня.

Я возмутилась. Кто, в конце концов, давал ему деньги все эти годы? Иногда. И работу.

Он согласился позавтракать со мной в «Палас-отеле». Через два часа.

Я опоздала, как всегда.

Он уже ждал.

— Что ты спрашивал меня в прошлый раз? — накинулась я на него, не здороваясь. — Про крысу какую-то?

Олежек был степенен. Он пил кофе из крохотной белой чашки с черным ободком.

— Присядь, — сказал он, улыбаясь. — Что у тебя случилось?

— Помнишь, ты спрашивал про…

— Вову Крысу, — кивнул Олег. — И что?

— Почему ты спрашивал?

— Будешь кофе? А круассаны? Я еще омлет заказал.

— Олег! Ты можешь мне ответить?

Я теряла терпение.

— Сначала — ты. Что случилось?

Накрахмаленный официант зажег на столе свечку, поправил маленький цветок в миниатюрной вазе.

Я сказала очень тихо:

— Это не он… понимаешь?

Олег закурил. Выпустил пару волнистых колец.

Я надеялась, что сейчас он убедит меня в обратном.

— Я знал. Ребята сказали.

Чуда не произошло. Кошмар продолжался.

— Он сказал, что это Вова Крыса. — Олег развел руками. — Ты ведь не знаешь, кто такой Вова Крыса?

Я отрицательно покачала головой.

— Так зачем же, — это не укладывалось у меня в голове, — раз он сказал… зачем же… — Некоторые вещи трудно называть своими именами.

Олег пожал плечами.

— А ты думаешь, все каются и исповедуются? И потом, у них была работа, им за нее заплатили. А все остальное…

Олег сделал жест, видимо означавший, что все остальное им до лампочки. А может быть, что все в руках Божьих.

— И потом, мало ли кто что сказал?

Я заорала во весь голос:

— Но это правда!

Кроме нас в ресторане был еще только один пожилой англичанин. Он пил свой чай с молоком и не обращал на нас внимания.

— И водитель сказал… — добавила я тише.

— Он же в коме? — удивился Олег.

— Вышел.

— А.

Наверное, Олежеку стало жалко меня.

— Ты не расстраивайся, — сказал он так, как будто только что кто-то съел мою шоколадку.

Я смотрела на Олега и не могла поверить, что мы говорим на одном языке.