Георгий Эсаул - Рабочий

После картинки Первого мая в мозгу всплыло воображаемое, никак не картинка из жизни, а картинка из размышлений, розовых, как лепесток сирени.

Всю жизнь Лёха размышлял о балеринах: иногда с негодованием о них думал, иногда — с тоской, а иногда задумывался об их потусторонней сущности.

Балерины не из нашего мира, тем более, никогда не войдут в касту рабочих и крестьян, как собака не встанет за штурвал.

Лёха представил, как он женился на балерине с вывернутыми стопами, словно попала в медвежий капкан.

На свадьбе эстеты и рабочие; эстеты в разных одеждах, но с голубым оттенком, а рабочие в строгих черных костюмах и в белых рубашках, как лидеры партии «Приднестровье».

Рабочие приглашены со стороны Лёхи, а эстеты — друзья жены-балерины с мертвыми глазами.

Эстеты ведут умные разговоры, чинно берут рюмки двумя пальчиками, нарочно вставляют длинные заумные фразы, чтобы рабочие ничто не поняли — так баре разговаривали при крепостных на французском языке.

Но почему-то на стороне рабочих веселье, безудержное пьяное разгульное, и девки грудастые, румяные, прекрасно вопящие, словно цапли на болоте.

После застолья (Лёха видит в последний миг жизни) комната для новобрачных: кровать под балдахином, потому что апартаменты съемные, как снимают девушку на час.

Жена балерина раздевается медленно, она привыкла к вниманию — медленно, но разделась раньше, чем Лёха, что застыл со шнурком.

Без одежды балерина поблекла, словно поганка после трех часов на сковородке.

Ноги короткие, но очень сильные с ярко выраженными икрами и выпуклыми, словно их под линзой поставили, ягодицами.

Талии нет, а грудная клетка узкая, и руки тонкие, морковные.

Лица у всех балерин одинаковые, и Лёха даже в мечтах не определит лицо тонкое, но с голубыми слабыми глазами, а волосы в пучке, светлые, невыразительные, словно на них не хватило краски.

Грудей у балерин нет и быть не может, потому что работа съела груди.

Балерина голая поднимет ногу к голове; балерины специально поднимают ногу, иначе не имеет смысла вся их жизнь, которая — подготовка к подниманию ноги в спальне.

Дальше — картинки выдуманной жизни с балериной женой: пить только украдкой, секс по расписанию, веселья нет, потому что у балерин всегда дурное настроение, как у собаки со смещёнными позвонками.

Лёха представил на месте балерины Настюху — грудастую, формастую, с густыми волосами на голове, а ТАМ Лёха еще не видел; Настюха поймет, когда Лёхе нужна опохмелка, сама поднесет стопарик и огурчик, похожий на зеленую шишку.

Огурец пробудил другую картинку — Лёха после первой получки отставляется в кругу новых друзей рабочего, как поршень, коллектива.

Пили каждый из своего стакана, но соленый огурец пускали по кругу — так раньше князья пускали братину с пивом.

Огурец большой, мятый, тускло невыразительный, как глаз выдуманной жены-балерины, но сочный, из него сок брызжет.

Лёха благодарен огурцу за соленый сок, иначе первый же стакан паленой водки вышел бы обратно, как учетчица уходит от бухгалтера.

Выпил водки, запил жижей из огурца — это ли не лучшее воспоминание жизни одинокого человека?

Другие воспоминания менее яркие: Лёха стоит спиной к бетонной стене столовой — так Миклухо-Маклай прислонился к пальме, на которой сидели папуасы с кокосами.

Кокосов нет, но папуасов восемь штук, все по Лёху — бить ему лицо, прописывать в армии.

Лёха намотал на руку ремень, пряжкой наружу, как кастетом с символом Государства.

Деды, хоть их и восемь, не спешат, потому что видят: Лёхе нечего терять, кроме родного завода.

Если покалечит или убьет кого, то и на зоне выживет: не блатарем, не опущенным, а — мужиком почетным, как переходящее красное знамя.

Мужики везде в цене, хоть в армии, хоть на киче, где в баланде плавают мыши с печальными очами.

Дрогнули деды, не прописали Лёху, испугались за свои черепа, за кадыки, за печенки и кости — так цыпленок-табака боится, что потеряет лицо.

Лёха поднимает руку в воспоминаниях, смотрит на пряжку, а здесь, в сегодняшнем дне взирает на замотавшийся халат, окутанный мистикой.

Халат подмигивал Лёхе, хлопал ресницами в сумасшедшем темпе, обманывал призрачными мечтами, хватал звезды с неба.

Лёха видел свою смерть, но смерть за пуленепробиваемыми стеклами — стучалась, но не проходила до Лёхи и с обидой шипела, а Лёха смотрел на смерть с этой стороны, обливал её презрением, даже плюнул ей в лицо, но не попал — слюна упала на ботинок, как знак бесчестия.