Георгий Эсаул - Рабочий

Около двери следующего кабинета Лёха задержался, из кабинета с хохотом выскочил молодой слесарь, но уже подающий надежды с красным носом Витёк.

Витёк, красный, как креветка в борще, хохотал, нарочно зажимал одной рукой рот, а другой рукой с карточкой прикрывал причинное место, словно не в одежде, а голый загорает на пляже в Серебряном Бору.

— ГЫЫЫ! Лёха, там девка молодая в яйца лазит, рассматривает в лупу, как у воробья.

Я думал, что она сумасшедшая, или выдумала рассматривание гениталий для своего удовольствия, потому что глядит с видимым удовольствием, а она говорит, что важно, чтобы каждый работник с пониманием относился к своим обязанностям, тогда и лобковых вшей ни у кого на производстве не будет.

Врачиха недавно окончила институт, поэтому работает с усердием, дерматолог, мать её так и разэдак.

Медсестрой у неё на подхвате Ильинична, пенсионерка, так Ильинична голову воротит, нарочно в окно смотрит, но не на мужские штуки.

Иди, Лёха, иди, только хозяйство своё у врачихи не оставь на разведение, — Витёк снова захохотал, вызвал интерес у парней около другого кабинета — так морской котик подзывает самку тюленя.

Витёк пошел к парням с интересной новостью, а Лёха застыл у дверей, не решался войти, хотя очередь его, и сзади напирали, подталкивали, требовали отойти, если Лёха передумал, словно на вилы напоролся на уборке картофеля.

— Следующий, — из кабинета окатило звонким девичьим голосом, и сигнальная красная лампа втолкнула загипнотизированного Лёху в кабинет — так инструктор выбрасывает из самолета новичков парашютистов.

Лёха вошел, почувствовал, что ноги подкашиваются, как после пяти бутылок «Девятка крепкое».

Молодая, не старше двадцати пяти лет, врачиха писала что-то в карточку; её длинные волосы лежали на плечах, и у Лёхи мелькнула мысль, что в волосах этих много вшей.

Разумеется, что у аккуратной врачихи, по профессии вшевыводительницы, вшей нет, но, если она так интересуется мандавошками, то воображение рисует вшей и в её волосах.

Ильинична скользнула взглядом по Лёхе, зевнула — не нужны ей мужики, свой — Афанасьич еще хорош.

Врачиха, не глядя на Лёху, протянула медным голосочком:

— Раздевайтесь до трусов!

Лёха возликовал: Витька заставили снять трусы, а ему — только до трусов, как стыдливому балерону.

Чувствует молодая врачиха, что у Лёхи нет и не может быть мандавошек, потому что следит за собой Лёха, особенно тщательно моется и дезинфицирует (если не забудет) после встречи с девушками.

Лёха разделся до трусов, подумал, а, если бы не надел сегодня трусы под брюки?

Вот стыд, вот позор, словно бадью с помоями на голову вылили в заводской столовой.

Но трусы чистые, Лёха подозревал, что до трусов разденут, а дальше его воображение не шло, потому что не нужно, когда слесарю врачи между ног без причины заглядывают, словно вертухаи, которые в заду ищут деньги.

Врачиха с серьезным и глубокомысленным видом академика педагогических наук встала из-за стола, грациозной походкой балерины подплыла; волосы её летели белыми голубями, и не похожа она на врачиху, а так — чистосердечная кадровичка или молодая помощница слесаря.

Лицо белое, ухоженное, без следов порока, без тени ночных клубов, но только в уголках губ застыла улыбка молодого специалиста венеролога.

Врачиха запустила тонкие пальцы в волосы Лёхи, шевелила, выискивала вшей — но в ежике волос вше не удержаться, как на корабле в бурю.

Затем девушка провела пальцами по коже Лёхи, при этом ни один мускул на лице её не шевельнулся, словно она гладила доску для гроба.

Лёха подумал, что также врачиха запускает руки в волосы женщин, старух, стариков и нет ей интереса до личности, а интересуют её только вши, будто она жената на клопе.

Если бы она стала женой Лёхи, то он бы не воспринимал бы врачиху, как женщину, а относился к ней, как относится шофер-дальнобойщик к попутчице.

Впрочем, Лёха не уверен в своих чувствах, и никогда у него не было жены врачихи, и другой жены, даже кадровички не было.

— Чисто, — врачиха выдохнула, а затем выплеснула новый приказ — так командир полка огорошивает спящих солдат и офицеров: — Спустите трусы, мужчина. — Никакого особого выражения глаз, будто в глазницы залили расплавленное серебро.

Лёха трусы не снимал, стоял завороженный, будто ждал последний дилижанс на Лондон.

Наступил момент истины, подошла под ноги, а затем поднялась выше колен черта, за которой — новая жизнь, позор, унижения, и ничего иного, кроме позора и унижения в медицинском кабинете.