Вера Галактионова - Четыре рассказа

Максим закрывает лицо руками.

− А всё равно − слабо… − довольно бормочет напоследок Кузнецов. − Выбросить надо. Пока не увидали. Вот живучая, зараза.

Пригнувшись, Кузнецов бежит к бестолково отползающей кошке. Кошка немо перелетает через забор, распластавшись в воздухе, − туда, откуда доносится ровный гул автотрассы. Блеск чистой её шерсти долго стоит в солнечном воздухе над забором, перед тем как пропасть из глаз навсегда.

Максим прижимает ладони к лицу.

−…Тёть Клав, я — ничего… − слышит он сквозь время смирный голос Кузнецова. − А вашу кошку собака нынче за горло тащила. В обед. Как − чья? Машкина собака тащила.

− Может быть, не мою? Что значит − за горло? Ты сам видал?…Пусть только попробует! Вот я покажу!..Убийцы!!!

На Максима нисходит глухота. В темноте гардеробной комнаты пахнет старой чистой одеждой.

А пальто, висящие на плечиках, похожи на шеренгу безголовых людей, обнаруживших вдруг этот свой изъян − и остановившихся в замешательстве. Максим сидит, уткнув голову в колени, вбирая спиною равнодушный холод стены. Он хочет − и боится − ощутить себя в себе, будто потеряв на это право.

Его живое «я» не возвращается. Оно не появляется всё лето. Всё лето, всю зиму, весь год и год.

Его «я» разбито на тысячу колючих осколков. Оно раздроблено − и потому не может собраться воедино.

Оно мучительно сосредоточивается в нём − мучительно и тщетно. И тогда Максим смеётся.

Он смеётся отрывистым равнодушным смехом своей третьей жизни, которой он не принадлежит.

Он смеётся − и ему почти не страшно. Он сидит, уткнув голову в колени. Он снова слушает Машкина, забыв избавить лицо от гримасы смеха.

Настольные часы, стоящие перед Машкиным на столе, изредка звонят − «звень-звень» − и снова старательно тикают, спеша поскорее уйти в завтра.

Машкин смотрит сквозь циферблат на Максима. Он говорит Максиму, думая о своём:

«Моя собака верна мне. Она одна − верна. Потому что её мозг не постиг, в силу своей примитивности, необходимости предательства.

Ребята, которых я учу, привязаны ко мне. До тех пор, пока они не уходят из школы.

Потом мне уже нет места среди них. Они всегда идут дальше, всякий раз оставляя меня одного. Когда потом случаются встречи, никто из них не умеет смотреть на меня из настоящего − они смотрят из прошлого. Они смотрят из времени, которого − нет».

Машкин ерошит короткий мальчишеский чуб над старым лбом. Машкин смотрит на дога, лежащего у двери и уронившего голову на лапы. Дог прижимает под взглядом уши, боясь движением прервать мысль Машкина.

«Её мозг не способен постичь необходимости предательства. Моя собака верна мне», − говорит Машкин Максиму.

Шум летящего камня возникает в гардеробной из ничего и удаляется в никуда, Максим слушает Машкина.

«Сегодня утром приходила моя жена, − говорит Машкин. − Ей нужны были деньги на дачу. Она взяла деньги и ушла, а её предательство опять никак не выветрится из моей квартиры. Ты ощущаешь его − застарелое, крепкое, давнее предательство?

Мой мальчик, любовь не предают − предают нелюбовь.

Но есть в мире белый цветок любви, и благословен тот, кто видит его. Он есть в мире.

Благословен тот, кто видел его!.. Я никогда не видел его.

Уже давно у меня есть только одно − привязанность собаки. У меня есть привязанность собаки.

И, право, это немало для того, чтобы уметь быть живым…

Чтобы уметь быть живым, я говорю себе:

«Мы все доживаем до момента, когда нас предают».

Я говорю так, когда забываю о цветке, которого не видел. Говорю, чтобы уметь быть живым».

Голос Машкина становится невнятным, и в нём появляются высокие, резкие ноты голоса Тётьки-Клавки. Они пробивают слова Машкина насквозь, вытесняют их, а потом слабнут и разливаются в серой шершавой тишине.

«Правильно! Жалейте его все, этого Машкина!

А что поделаешь, если он действительно жалок!

Он жалок, потому что он одинок! А что он сделал для того, чтобы не быть жалким? Что он сделал для того, чтобы не быть одиноким?!

Но он не просто жалок. Он − преступен. Он преступен, как всякий одинокий мужчина — своим одиночеством он обездолил одну из женщин!

Пятнадцать лет мы живём в этом доме в одном подъезде. Пятнадцать лет я жду − переменится ли он наконец? Иногда я прихожу и прибираю его комнату. Но меня нет для него.

Вчера утром я была у него в последний раз.

Да, да − в последний! Я все прибрала и постирала.

При мне пришла его жена, которой он тут же отдал все свои деньги. Она, видите ли, есть! Но меня нет для него.