Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

Парней разморило. Но Боречка, засмотревшийся вдаль, приметил далеко в степи, на горизонте, чёрного человека, уходящего прямо в багровый закат

со странной поклажей,

будто белый длинный мешок нёс он на плече.

До человека было не менее километра. Боречка толкнул Чурбана локтем. Тот ошалело помотал взлохмаченной головой, свистнул, сунув грязные пальцы в рот. И ватага вскочила, требуя немедленной остановки.

Сбежав с грейдера, парни помчались за человеком по дикой степи, без троп и дорог. Как вдруг человек с тяжёлой поклажей замер вдали. Потом он пригнулся — и побежал от них со всех ног, петляя.

Но ватага, мчавшаяся налегке, вскоре уже гикала, и свистела, и нагоняла его. Теперь было видно, что уносил человек с собою не мешок и не тюк,

— а — кого-то — завёрнутого — в — белое — с — головой.

Человек заметался, кинулся в неглубокую лощину. Около холма, поросшего караганником, он нелепо взмахнул рукой и…

пропал из виду вместе с поклажей.

Парни, запыхавшись, подбежали к странному месту. Человека не было нигде. Они принялись раздвигать кусты караганника.

— Где-то у него тут нора, — галдели парни. — Эй! Выходи по-хорошему! Ты, колхозник… Если упёр чего, делиться надо. Лошара…

— Слышь? — волновался тщедушный, в прозрачном длинном плаще. — Куда заполз, гнида? Вытащим — подрежем…

— Дряни, дряни хочешь?.. Айда на перекур!

— Ну, гляди! Из-под земли достанем! Чмошник…

Упав в изнеможении на жёсткую прошлогоднюю траву, парни включили магнитофон. Чурбан стал вытряхивать из беломорины табак, мешать его на ладони с анашой и набивать папиросу снова. Тяжёлый рок разрушительно гремел над засыпающей степью,

сотрясая природное пространство дребезжащими звуковыми ударами, резкими и беспощадными,

но у Чурбана уже разболелась голова.

— Выруби! — приказал он Боречке.

Боречка послушно щёлкнул кнопкой.

Рок оборвался, и стихло всё

на многие километры.

Они курили молча, поочерёдно, тесно охватывая сизый дым обеими ладонями, вгоняя его в себя частыми, зовущими движеньями пальцев и передавая папиросу друг другу.

— …Сказал же — выруби! — возмутился Чурбан, уставившись на Боречку мутным взором.

Парни рассмеялись было:

— Ну, тащилово катит… — как вдруг лица их вытянулись.

Из-под земли доносилось и невнятное рычанье и слабый вой, ритмичный и глухой.

— Вырубишь ты или нет? — замахнулся Чурбан на Боречку. — Кому сказал, падла!

Однако Боречка, припадая к земле,

уже двинулся на звук.

Потом побежал, пригнувшись.

— …Там он! В дыре! — звонко прокричал Боречка и замахал остальным. — Внизу, вон, белое. Далеко, правда… Эй, мужик! Ты зачем от нас провалился?.. Шахтный ствол старый, что ли, просел… А запеленал ты кого? Кто там у тебя? Баба?.. Железо тут какое-то выпирает… Эх, не достанем: глубоко.

— Да фиг ли нам, кабанам! — заорали парни, поднимаясь. — Спрыгнем!

Эта ночь была нехорошей для многих. По закону парных случаев, известных в медицине, «скорая» привезла из Копай-города, одного за другим, двоих подростков с ножевыми ранениями в сердце. Аппарат газовой смеси, вытесняющей воздух из сердечной сумки, барахлил. И Барыбин простоял в изголовьи операционного стола до самого утра в большом напряжении.

Уже помывшись и выпив спирта, заботливо поднесённого той самой медсестрой, вёрткой и топочущей, Барыбин зашёл к Любе. Он склонился над нею и сказал, нащупывая пульс:

— Ещё ничего, Любочка… Всё у тебя ещё — ничего… И ребят мы прооперировали нормально. Ещё бы чуть-чуть… Особенно второй был тяжёлый. Веснушчатый… Надеюсь, выберутся. Прости меня, я пойду домой, посплю. Я постараюсь быть здесь пораньше, Люба…

— Она здесь? — спросила Любовь, не открывая глаз.

— …Кто?

— Птица.

— Наверно. Ты не видишь её больше?..

Любовь молчала.

— Она не налетает, и это хорошо, — сказал ей Барыбин.

Если скорбь перегорит в сердце дотла, до глубочайшего внутреннего всепрощенья, человек поднимется, встанет, встанет…

— Здесь. Где-то здесь. Она.

— Ну вот…Я не шаман, Люба, — беспомощно развёл руками Барыбин. — Я не умею отгонять птицу скорби.

— Андрей, — шептала Любовь без голоса. — Отгони.

— …Дурак, — после долгой паузы сказал Барыбин неизвестно про кого. — Какой дурак!

Потом реаниматор спустился в прозекторскую. Там было чисто и пусто. Он удивился, не обнаружив даже санитара в боковой каморке, однако решил, должно быть, что Цахилганов и Сашка, гуляючи, отправились «на хату», а Циклоп отлучился на кухню со своим котелком…