Екатерина Завершнева - Сомнамбула

Обеспокоенная мама мальчика вызвала к нему очень хорошего доктора, который прописал леденцы от трусости. Съешь их — и ты уже храбрец. Прописать-то он прописал, но леденцы еще надо было раздобыть, и дети отправились на поиски волшебного лекарства. Не знаю, куда смотрели их родители, но все окончилось хорошо. Дети совершили много подвигов, мальчик защищал девочку от опасностей, и ему наконец-то удалось ее рассмешить. У нее оказалось очень несложное чувство юмора, кроме того, она до ужаса боялась щекотки.

Потом они выросли, и случилось то, что должно было случиться. Мальчик влюбился в девочку. Смелость снова куда-то подевалась, а леденцов под рукой не было. И тогда он начал писать письма, каждый день по три листа. И даже сочинил один раз стихи, глупые и бестолковые. Не иначе кто-то ему объяснил, что так дела не делаются и что на девушек трудно произвести впечатление при помощи стихов собственного сочинения. Мальчик поверил, бросил стихосложение, пошел и купил обычных шоколадных конфет. И цветочки тоже, но их он забыл в электричке. А что было дальше, пока неизвестно, во всяком случае, мне. Продолжение завтра. Что касается конфет, то они в моем рюкзаке, я припрятал килограммчик. Знал, что ты сразу съешь весь недельный запас. Так оно и вышло.

Он не поворачивал головы. За руки не хватал и к сердцу их не прикладывал, так что признанием это быть не могло. Я давно отстала так, что едва различала слова, но все равно не верила своим ушам и механически тянула вниз лямки рюкзака, как бы пытаясь убедиться в действии силы тяжести. Ее не было, и оставшаяся без противовеса безымянная сила подталкивала вверх, через косые вечерние лучи, размечающие тропу на клетки по цифрам 1,2,3 на одной ножке, пока не возникнет последняя с надписью «небо» (теперешние школьницы пишут «космос»). Потом был указатель с отметкой высоты, хвойный дым, петли воланчика, разболтанная сетка на стоянке, бородатые (а как же) спелеологи, неразборчиво гитара, стук топора, свист настройки и незнакомые позывные, разбегающиеся по воде из верхнего лагеря, но радио выключили, потому что нужно когда-нибудь спать

и мы тоже заснули, потому что нужно когда-нибудь спать.

Я видела его в бешенстве, но не в грусти. Один раз я здорово опоздала, а не стоило, потому что лето прошло. Был первый день осени. Он сидел на бульваре и как будто читал (ты же знаешь, он читает всегда и везде). Я решила тихонько подойти к нему… Я еще не знала, что сделаю, но мне хотелось удивить его, или обрадовать, или и то и другое. Он обернулся раньше. Сердце ухнуло куда-то к корням, к ножкам скамейки, в таких случаях собаки, кажется, воют. Он был чернее, чем обычно. Причесан, белая рубашка под черной курткой. Ботинки. Ну ты помнишь, у него тогда еще были длинные волосы. Он выглядел хмурым и даже сердитым, а в руках держал самую настоящую розу. Это был первый и последний цветок, который он мне подарил.

Помню, я что-то задумала и хотела с ним посоветоваться. Кажется, я планировала бросить университет и всерьез заняться живописью. К счастью, этот порыв у меня быстро прошел. Мы сидели в темноте, было слышно, как за стенкой его отец стучит на пишущей машинке — то залпами, то одиночными (можно хронометрировать — пришла мысль, ушла мысль). «Я давно хочу спросить тебя, это важно. Ты подумай и ответь, но только сначала подумай». Он поднялся, дернул форточку на себя: «Черт, опять заело. Сколько раз я им говорил, чтобы не закрывали! Ты хочешь спросить, испытываю ли я к тебе вечную любовь? Иногда да, иногда нет». Почти без знаков препинания и не подумав, или подумав заранее. Что я сказала? Не помню, наверное, ничего. Так я о розе. Он смотрел куда-то в песок и держал ее вертикально в руках, в середине самого черного цвета — волосы, взгляд, кожаная куртка. Еще в тот день был салют, но никто не знал, по какому поводу, мы спрашивали. Острые звезды вспарывали черное небо и оно сыпало на головы серпантин, кружочки фольги, головки цветов. Да, роза. Я оставила ее у тебя, не могла взять и вытащить из бутылки.

Оказывается, я всегда стеснялась того, что он небольшого роста, не выше меня, и это было особенно заметно, когда мы держались за руки. Мы были за самостоятельность. Теперь она должна ему пригодиться. По обмену в Испанию, на два года. Он уехал, а я осталась. Не могу объяснить, почему так вышло. Может быть, потому что прошло лето, и осень прошла, и все уже было кончено.

Знающие люди говорят: не вернется, нечего ему тут делать, никаких перспектив. Ты разве не знала? Он уже получил гражданство. И работу в телекомпании. Ты бы на его месте вернулась? Нет, конечно. И я тоже.