Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

— Африка?

— Новые земли. Нам это пойдет на пользу, не думаешь?

Я только моргнула. Нет, я так вовсе не думала. У меня вообще не осталось мыслей — по крайней мере, ясных.

Алжир, Бискра, верблюды, бродяги, замотанные в белые простыни, черные муравьи, арабы, пустыня, странные крики в ночи… Все это я воспринимала словно через черную пелену. Никаких разговоров. Никакой любви. Даже никакого секса. Зачем мы поехали? Я не знала.

После Африки я снова танцую, мало ем, иногда пью водку, чтобы закончить «Девушку миллионера». Пьянство в качестве писательской техники я заимствовала у Скотта.

Гарольд что-то путает и высылает рассказ в «Пост», указав Скотта в качестве автора. Они в восторге! Телеграфирует, что «Пост» готова заплатить обычные четыре тысячи.

— Но только если опубликуют его под именем Скотта, — предупредил Гарольд, когда я заставила Скотта позвонить ему и объяснить, что произошла ошибка.

— Нам нужны эти деньги, Зельда, — добавил Скотт. Какая разница? Ты знаешь, что рассказ отличный, иначе они не взяли бы его. Вот что важно.

— Разве это важно? — спросила я у Джеральда, который сидел рядом со мной в кино. По другую сторону от меня — Сара.

Дело происходило в апреле, днем. В этот день, в эту неделю, в этот месяц мне всегда неспокойно, и я никак не могу попасть в ритм окружающего мира. Чувствую себя растерянной, напуганной, неприкаянной.

Я не обращала внимания на это состояние, искала оправданий, списывала его на нехватку сна, на раздражение из-за Скотта, на давление новых репетиций, которые рано или поздно могут принести мне новое предложение, еще один шанс получить желаемое.

— Я так красиво танцевала вчера вечером, — призналась я Джеральду. — Я могла бы обеспечивать себя.

— Прости, что? — прошептал Джеральд, который пытался следить за событиями, разворачивающимися в фильме.

— Деньги. Я могла бы сама их зарабатывать.

— О чем ты говоришь? — Он нахмурился: странная, долгая, раздраженная гримаса.

— Прости. Просто размышляю.

— Ты не могла бы размышлять про себя? — дружелюбно просит он.

Я думаю, что люблю Джеральда. Наблюдая за ним, понимаю: происходит странное. Его рот какой-то неправильной формы. Его лицо как-то меняется — или виной всему темнота зала и отблески экрана?

Когда я снова повернулась к экрану, мне стало трудно сосредоточиться. Я моргала, но фигуры на экране продолжали сливаться во что-то огромное, плотное, с длинными ногами… Или это щупальца? Осьминог! Это осьминог, и он вылетает с экрана! Я нырнула на пол, не сомневаясь, что чудовище хочет схватить меня и унести.

— Помогите, — заскулила я.

Откуда-то издалека доносился голос Сары:

— Зельда, дорогая, Зельда, все хорошо. Она принимает лекарства?

— Откуда я знаю?

Еще голоса:

— Что происходит?

— Вызвать врача?

— Эта женщина пьяна?

— Нужно отвезти ее домой.

Ледяной пол холодил локти и колени. Меня трясло. Я позволила Джеральду поднять меня на ноги и отчаянно искала глазами признаки того, что я в безопасности.

— Осьминог…

— Какой осьминог? — спрашивает он.

Я решилась взглянуть на экран. Там разговаривали мужчина и женщина. Я узнала их — видела на афише фильма «Все отменяется».

— Все отменяется, — забормотала я все еще сквозь туман.

Сара взяла меня за руку.

— Да, именно так. Но мы вернемся и досмотрим, например, завтра. Ты вся взмокла, дорогая. Мы отвезем тебя домой и убедимся, что ты не заболела.

— Да, хорошо, спасибо.

Снаружи, в вечерней городской суете, дурман немного рассеялся, и к тому времени, когда мы доехали до квартиры, я чувствовала себя не столько напуганной, сколько смертельно уставшей. Но ужас впитался в мою кожу, и тело гудело от осознания, что я больше не управляю тем, что происходит у меня в голове.

— Я в порядке, правда, — убеждала я Мерфи. — Устала, но и только. Наверное, просто задремала.

— Дурной сон, — кивнула Сара. — Отдохни.

Но я действительно заболеваю. Заболеваю чем-то, о чем боюсь заговорить, чем-то, что наверняка уйдет, если я стану работать упорней, поднимать бедра выше, вращаться стремительней, двигаться четче.

Я танцую по утрам, я танцую днем, я брожу по улицам, сама не зная, чего ищу. Краски вокруг какие-то неправильные, слишком яркие. Музыка, живущая у меня в голове, крутится, как белка в колесе. Во сне я вижу балетные движения — субресо, су-су, ронд де жамб, релеве. И неважно, что в этом нет смысла, логики или сюжета. Теперь я это даже не замечаю. Все сливается воедино со сном, в котором я живу, с криками цветочников, с шатающимся тротуаром под ногами и вокруг меня, с отчаянным желанием получить внимание мадам, с ласками, обожанием — пожалуйста, должен же хоть кто-то любить меня, — и с ужасным чувством, за мгновение до коллапса, что в мире заканчивается кислород.