Арман Лану - Когда море отступает

Мамочка Бойер, молодая американка, проживавшая во Франции, двадцати лет вышла замуж за французского летчика: это было в 39 году, а в мае 40-го он погиб в Дюнкерке. С его карточкой она не расставалась. Плакала она по нем целый год. Но прошло еще два месяца, и молоденькая порядочная американская француженка, минуя промежуточные ступени, превратилась в законченную проститутку: через нее чем дальше, тем больше проходило все больше и больше мужчин, она служила притчей во языцех всей Мант, Мант-ла-Жоли, заводской Мант, а специализировалась она на оккупационных войсках. После высадки Мамочка сообразила, что у нее могут быть неприятности. Тогда она решила податься к янки. И вот однажды, в конце июля, американцы увидели, что под приветственные клики пехоты летит на велосипеде к центру города блондинка, метр семьдесят пять сантиметров росту, в ослепительном летнем коротком, выше колен платье, позволявшем любоваться божественными ее ножками! А через неделю заведение Мамочки Бойер уже работало!

Разумеется, Рэй побывал у Мамочки. И «Жа-ак» тоже, и Абель. Абелю запомнились лишь яркие ковры; подробности стерлись. Но она сама не стерлась. Он мог бы нарисовать ее, толстозадую, полногрудую. Его любовницей был вихрь, тайфун по имени Мамочка! У Мамочки было остроугольное лицо, грубый подбородок, бледно-голубые глаза с тупым выражением, коровьи глаза, подведенные ресницы, приплюснутый нос, квадратный рот, толстые губы. Шея — не шея, а целая колонна. Тяжелые рыжие волосы доходили до пояса. Роскошное это животное улыбнулось Абелю. Абель пробормотал:

— Добрый день, сударыня!

Мамочка засмеялась горловым смехом, с воркованием на верхних нотах, и распахнула пеньюар, скрывавший расплавленную лаву перламутра.

— Какой красивый парень! Да ты просто красавчик! Come on! [30] Поди сюда! (англ.).

Под грудной клеткой пленительная лава вливалась в широкую золотистую долину, горевшую как жар на фоне холодных тонов кашемира, а долина спускалась к густым тропическим зарослям внизу живота, такого же огненного цвета, как волосы на голове.

Колени были округлые, гладкие, великолепные.

Бесподобные колени были у Мамочки…

— Иди ко мне! — повторила она хриплым от нетерпения голосом.

Немного погодя он вышел в синюю ночь и, ловя ртом ее дуновение, начал ощупью пробираться среди развалин, наступая на звезды осколков, а в глазах у него пестрели ковры Сагене.

На него смотрел разбитый дом — игрушечка среди руин. Жак ждал его. Оба засмеялись циничным смехом.

— Давай тяпнем за здоровье Мамочки, самой большой б…. во всем Новом и Старом Свете! — сказал Жак.

Нет, Жак не опростоволосился. Он сразу восстановил свой престиж. Найдя замужнюю женщину, он продолжал с ней в том же духе. Он восхищался тем, какая мягкая у нее кожа и как она его ласкает. Она была булочницей. Во всяком случае, он приносил от нее всех видов хлеб: хлеб мягкий, хлеб, хрустевший на зубах, приятно пахнувший, рожки, бриоши, до которых они с Абелем были великими охотниками, — ведь в них еще сохранилось так много детского! Благодаря этому обстоятельству Жак снова стал для Абеля чудесным Жаком.

Рэй был уже пьян и заказал себе кока-кола. Абелю захотелось выразить взглядом свою признательность Беранжере. Да где же она? А, вон — рядом с газетчиком и, конечно, рядом с мэром. Абель улыбнулся милому пажу. Рэй, придя в благодушное настроение, гладил ногу своей Шарлотте. Его воспоминания отличались гораздо большей точностью, чем воспоминания канадца.

— Он лжет! — глухо проговорила Валерия. — Ведь вот Жак… Вы же не станете утверждать, что Жак…

«Жа-ак»… Да что она воображает!.. Абель выдержал долгую паузу. Он подыскивал слова:

— Видите ли… Валерия… война… война… для женщин… я хочу сказать, с точки зрения женщин… так вот… на войну… иные женщины смотрят глазами миссис Минивер, иные — глазами Мамочки! Да, да. С одной стороны, миссис Минивер, добродетельная женщина с букетом роз! Героиня фильма! Та, которая приносит в жертву отечеству своих сыновей и ждет их возвращения с фронта! А на другом полюсе Мамочка!

Валерия онемела.

Она восприняла последние слова как пощечину.

Для нее это был полный крах.

Абель встал и, свирепо пробормотав: «Теперь поняла?» (Валерия этот вопрос не пожелала отнести к себе) — вновь всеми своими девяносто двумя кило рухнул на стул.

— От этих воспоминаний у меня разыгрался аппетит, — сказал он и, точно умываясь, провел рукой по лицу. — Вы обедаете с нами, Валерия?