Арман Лану - Когда море отступает

Абель попытался по случайно подобранным обрывкам составить биографию этого пьянчуги-рыботорговца Гюстава Чокчока, который терпеть не мог немцев, но тем не менее продавал им сардины, макрель, омаров, этого оросителя китайской стены, хулителя Великой Европы, «подрывщика» тысячелетнего райха, хулигана, янтарной жидкостью поливавшего белокурых долихоцефалов!

— Его имени нет на памятнике погибшим? — спросила Беранжера.

— Как же не быть! — ввернул Жауэн. — Ведь он герой!

— Э! А где же мальчонка?

Мальчуган улизнул. Абеля это слегка обидело. Он бы так не поступил, когда был маленьким мальчиком. Впрочем, он в детстве не голодал.

Солнце, медленно опускаясь в море, исчерчивало улицу косыми лучами.

— В котором часу кончился бой в день высадки? — спросил Абель.

— Шестого июня? Между двенадцатью и часом дня.

Что тут поднялось! Откуда он взял? Минуточку! Минуточку! Посыпались анекдоты, рассказы, воспоминания очевидцев. И как же все издевались над «между двенадцатью и часом»! Да еще в четыре стреляли за Бертрановым сараем! Все говорили, перебивая друг друга.

— А ты что скажешь, Себастьен? — обратился худощавый к человечку с гармоникой, который вошел час назад, в самый разгар фарандолы.

Себастьен прищурился.

— Известное дело, — заговорил он. — Шестого июня я был в Белньеле, но сестла была у меня тут, и я к ней плишел около двенадцати. Ну так вот, все кончилось как лаз пелед кофе.

— Он прав, — подтвердил здоровенный рыжий содержатель гаража Блондель. — Не позднее двух…

Карточный домик рухнул! Стало быть, они высадились не в Вервилле! Будь проклят, распроклят, распроклят! Ну, а как же тогда? Лисья нора? Усадьба? Статуи? Все, что Абель сегодня узнал? Лжевоспоминания, нечистая игра памяти, смещенные перспективы, плутни времени, миражи, шуточки, которые шутит над людьми Арлекин прошлого!

— Аннета, будь другом, убери тут у нас! — сказала Беранжера.

Напрягшись, наморщив лоб, Себастьен уточнил:

— Ну понятно, в двенадцать! Цилк! Настоящий цилк!

— Что правда, то правда, — подтвердил Жауэн. — Настоящий цирк! Слушайте внимательно, господин канадец!

— Фолменный цилк! Да здлавствует Фланция и да здлавствует жаленая калтошка! Сколько ни было глажданского населения, все повывесили флаги. Надо было видеть! Некотолые из кальсон флагов наделали. Видимо-невидимо флагов! И вдлуг глох от — такого адского гл охота я и ре запомню! Танки! Боши возвлащаются! И злы же они были, б…! Ах, что было, что было, что было!..

Себастьен вновь переживал события:

— Ах, что было, что было!.. Никакими словами не ласскажешь! Флаги затлепыхались, как все лавно белье, когда бабы его снимают пелед глозой! Фук — и опять никаких флагов! Да их и не было! Флаги? Какие такие флаги? Что ж, вы не видели флагов? Не видели канайцев, англичан, амеликанцев? Ничего мы не видели! Nicht. Kein. Ну ладно. Все по домам! Здлавствуйте, пожалуйста! Опять канайцы плишли… «Вот он я!.. Ку-ку! А я уже вон где!» Немцы ушли! Давай опять вывешивать флаги! Да уж, настоящий цилк! Самый настоящий! Моя сестла во все голло ласпевала «Малсельезу», а потом целую неделю хлипела, во как!

— Это называется «Эпопея Освобождения», — процедил сквозь зубы Жауэн и презрительно хмыкнул. — Этим дело не кончилось! А отряд Максима?.. «Эф-эф»! Помните «Эф-эф Максима»?

История, видимо, была забавная, потому что он сам и его собеседники тряслись от хохота. Но Абель не слушал. 6 июня 1944 года он, отбившись от своего отряда, вместе с Жаком в эту пору все еще был пригвожден к земле. В чем другом, а в этом он был уверен. Следовательно, здания он видеть не мог. А если и видел, то, значит, не в этот день. И тогда, значит, ни при чем луг, лисья нора, ни при чем вервилльские устричные садки. Ни при чем булочная и подвал Люсетты. А может, он позднее пришел в Вервилль, а с течением времени в голове у него все перепуталось? После того как они наконец догнали шодов, он выполнил ряд заданий на побережье. Так где же, черт побери, они все-таки высадились?

— До свиданья, господа! Благодарю вас, господа! Кланяйтесь Шарлотте, господин мэр.

— Я знаю, кого ты имеешь в виду. Я при этом был. Пять патронов. Пять патронов в обойме. А убивать не имеешь права.

Языки уже еле ворочались.

— Да когда бы Вервилль ни был освобожден: в полдень или в пять часов пополудни — вам, чертям полосатым, от этого ни тепло ни холодно, — с не менее явным, чем у Жауэна, презрением проговорил Арно и включил телевизор. — Нынче шестое июня шестидесятого года. Я живу настоящим днем.