Арман Лану - Когда море отступает

— К «Дядюшке Маглуару». Там «т е лек».

Они пошли в сторону, противоположную морю. Улица с красивым названием — улица Восходящего солнца — тянулась с востока на запад. Так же шла дорога из мертвого поселка, из «палестин», где были сводчатый подвал, полная, белая Люсетта и исчезнувшая колонка.

Ресторан при гостинице «Дядюшка Маглуар», «зимний сад, игры, свадьбы и банкеты», тешил взор: он сверкал чистотой, навес был выкрашен яркой краской, стены кремовые, крыша высокая, остроконечная. Абель любил нормандские домики с набухшей штукатуркой под угрожающе насунувшимися выступами, домики, которые века покосили, но не разрушили, домики с навесами, увенчанными резными фигурками чревоугодников, чертей, распутных монахов, прачек, веселых бондарей. Этот дом представлял собой сделанную специально для туристов копию. Само здание имело вид подчеркнуто новый, а сбоку еще сохранилось срезанное крыло многовековой давности. На фронтоне старой гостиницы из-под новой надписи, попорченной зимними туманами и дождями, проступила старая: ОСВОБОЖДЕНИЕ.

Уже! Уже хозяин гостиницы, восстановленной, конечно, на «возмещенные убытки», вернулся к названию почтовых станций, к имени человечка в шапке — к «Дядюшке Маглуару». Не долго же продержалось новое!

— Давно переименовали?

— Только-только закончили пристройку. Два года назад. Мне больше нравится «Дядюшка Маглуар» — по крайней мере не такое брехливое название.

При входе их приветствовал сделанный из раскрашенного дерева багроволицый сельчанин, принявший услужливую позу, с салфеткой через руку, в синей шапочке с помпоном, в синей рубашке с красным галстуком. Абель вошел вслед за мальчуганом. Его мгновенно оглушил гам.

— Свадьба Лемаркьеровой дочки, — пояснил паренек. — Они всё еще тут. У мэра и у священника они были в субботу утром, сели за стол, а немного погодя пришлось прекратить. Женихова тетка померла. Нажралась, как свинья, и вся посинела. Прекратили и перебрались сюда! Послезавтра похороны. Недели не хватит, чтобы протрезвиться!

Живые подняли невообразимый содом, и его еще усиливали визгливый аккордеон и барабан. Барабанщик ограничивался тем, что отбивал такт буханьем, поражавшим слух своим однообразием. Было уже шесть часов вечера, а еще только подали десерт. Пела одетая в синее платье крупная блондинка с тонкой талией и толстым задом.

Абель до того ошалел, что не мог разобрать слов, к тому же он был теперь в районе действия радиолы, Здесь же четыре юнца в обтягивавших поджарые ляжки синих джинсах теснились около автомата, украшением которого служили pin-ups’ы [21] Портреты девушек (англ.). в трико. На автомате ослепительно сверкала надпись ФЛОРИДА. Снабженный переключателем робот оглашал ресторан звуками «Мустафы» — рахат-лукумной музыкой, в которой почти столько же восточного, сколько в «Трабаджах ла Мукер»:

За стойкой узколицый брюнет с черными бегающими глазками исполнял танец живота. Абель предпочел сесть поближе к свадьбе. «Восточная» музыка отхлынула, с прежней силой зазвучал голос блондинки в синем платье. Абель, еще не успев сесть, узнал мелодию, которую на набережной в Берньере играл Себастьен. Вся свадьба подхватывала, взметая брызги фальшивых нот.

Абель заказал для беспризорного мальчика ракушки. Гагатовые глаза паренька благодарно затуманились.

— А мне, красавица, кружку «попугая».

«Красавица» фыркнула ему в нос и убежала на кухню.

— Ее Аннетой звать, — сказал мальчуган и с таким видом, словно он сейчас сообщит Абелю нечто очень приятное, добавил: — Б… — пробу негде ставить.

А уж галдели эти освобожденные! Абель наслаждался. Говорили все сразу. Базар! Ярмарка. Иванов день, да и только! Какой-то рыбак толковал с хозяйкой — она сидела у стойки, грузная, жирная, как ее ракушки, величественная, безучастно взиравшая на веселье.

— Пропустишь стаканчик — и уже развезло! А тебе ли, Мари-Франс, не житье? Сидишь себе сложа руки!

Он достал из сумки громадную устрицу.

— Хороша! Здорова!.. Раньше там во какие были!

Он ударил себя ребром правой ладони повыше кисти левой руки… Устрица переходила из рук в руки.

Белокурая дружка невесты, раскрасневшись, руки в боки, продолжала петь в ритме джиги, подчеркивая местный акцент — то ли чтобы посмешить, то ли из подсознательного желания показать свою особливость, показать, что она этим гордится, напомнить о том, что она принадлежит к древнейшей народности. Она бессовестно утрировала, толстая мерзавка!