Арман Лану - Когда море отступает

— Она еще девушка, — говорит Жак.

— Угу, — смущенно отзывается Абель.

— Я проверял.

Возвещающее зарю молочно-белое пятно, в котором есть что-то омерзительное, расширяется. К берегу с волны на волну движется баржа — слышны частые вдохи и выдохи ее дизель-мотора.

Жак достает из кармана вересковый «Денхилл» — трубку истинного джентльмена.

— Это Дженнифер мне подарила.

Абель берет трубку, переворачивает ее, а затем, сильно побледнев, молча возвращает. Жак набивает «Денхилл». Кто же это курит в пять утра? На палубе завзятые игроки все еще режутся в покер. Бывают дни, когда почту не пропускают. Запертые казармы, инструкции, вытверживаемые наизусть, боевые учения, подготовка к высадке — все это держит нервы в неослабном напряжении. Люди искусственно подогревают в себе удаль. Их бьет лихорадка, ламаншская лихорадка.

— Вот уже два месяца, как я перестал понимать, кто я: малый или девка, — говорит один парень.

— Ты на сколько старше меня? — спрашивает Абель Жака, а сам думает об этой шлюшке Дженнифер.

— Я родился в двадцать четвертом. В мае двадцать четвертого. Валерия старше меня на год.

Да, ведь у него еще Валерия! Вот тип!.. Оба таращат глаза, как дети, которым не хочется идти спать. Они уже видели в губчатом небе — сначала при свете бомбардировки, потом при свете зари, закутанной в грязные простыни, — всевозможные фигуры, случайной игрою этого света рожденные, слышали шорохи и отдаленный гул. Воздушный налет начался, как раз когда баржа застопорила. Земля — изумленная великанша — приподнимается. Серое сменяется сизым.

— Высадимся торжественно! — замечает Ти-Руж.

— Ногами вперед, старичок!

Симеон боится смерти. Он сознается в этом так откровенно, что эта откровенность есть уже признак смелости.

— Матросы и те болеют, — добавляет он с отвращением.

— Ты блевал? — спрашивает Жак, яростно посасывая трубку.

— Нет.

— Так чего ж ты хнычешь?

А между тем Симеон говорит правду. Матросы и те болеют!

— Куда делся Птижан?

Птижан — лейтенант, квебекский адвокат с девичьим лицом. В двадцать пять лет он выглядит как «сын полка», команду подает женским голосом. Вокруг них говорят по-английски. Шоды выделены в особый отряд связи при английском полке. Небо начинает приобретать цвет подсиненного белья. Уже можно различить море. Жак впивается зубами в черенок новенькой трубки — наверно, ему жжет язык. Но он еще подбадривает Абеля:

— Не делай постного лица!

Абель не отвечает. Историю с Дженнифер он ему не забудет! А между тем Жак-то знает, что Абель и Дженнифер… Что-то еще, помимо стыда, мешает Абелю говорить: странная тишина. Вот уже несколько минут, как они принимают участие в немом фильме: кадр всякий раз запечатлевает вспышки, похожие на вдруг расцветшие причудливые пионы, но слышно при этом лишь могучее дыхание Ламанша. Внезапно все побережье приподнимается, распадается, дробится и вновь опускается, каким-то чудом собирая свои куски. Опять гремит гром! Они приветствуют оглушительными криками «Ура!» бомбардировщики, которым предстоит разрушить пресловутый Атлантический вал.

У Абеля щеки впали, на висках пот; он снимает каску. Лоб оказывается до странности чувствительным к холоду. Им выдали новые каски — нечто среднее между старинным английским «тазом с подбородником» и американским «футбольным мячом». Абель глотает пилюлю от морской болезни. Баржа наполняется водой, гнилой водой. Они вычерпывают. Не помогает. Тогда вступают в дело салатницы касок. То выпрямляешься, то наклоняешься, низко опустив голову, едва не упираясь носом в дно, и от этого тебя позывает на рвоту.

Линия огня, всего несколько минут назад разрушавшего побережье, переместилась. Суда подходят ближе к берегу. На баржу обрушиваются фонтаны брызг. Плавающий танк, доставленный сюда транспортным судном, это сказочное чудовище в нелепой резиновой юбке, неуклюже скользит по слизистой воде; в башне виден голый до пояса человек.

— Дональд Дак, — говорит один из англичан в таком восторге, точно он сидит в кино.

Покряхтывая на волнах, танк ползет, словно краб. Он в самом деле похож на Дональда, утенка Де-Де! Внезапно взрывается огненный апельсин, и непрочный бурдюк лопается. Башня пикирует на нос. Человек уже в воде. Другой, скорчившись, вылезает из узкого отверстия. Показался третий — видны только голова и плечи, — он делает отчаянные усилия. Корчась в отвратительных судорогах, танк идет ко дну. К барже медленно приближается масляное пятно. У Абеля текут слезы, он держит в руках бумажный мешочек, которым его с материнской заботливостью снабдило интендантство, но его рвет мимо, он швыряет мешочек, в бешенстве трясет испачканными руками и скрючивается над кипящей водой.