Арман Лану - Когда море отступает

Валерия закусила губу. Опершись на погруженные в песок локти, вытянув шею, она следила глазами за белой птицей. Она, Валерия, сбилась с пути. Управляла не она — управляли ею. Попала в ловушку она. Нет, с этим хитрым зверем нелегко!

Порт Курселль, двойник Вервилля, только немного больше, тоже ничего не прояснил. Затем, окаймленный зеленью, возник Верньер. Их внимание привлек камень, похожий на нос зарывшегося в песок корабля, и надпись на той его стороне, что была обращена к суше:

6 июня 1944 года в семь часов утра входивший в состав союзных войск канадский Шодьерский полк под командой полковника Поля Матье высадился на участке Берньер-сюр-Мер, создав таким образом плацдарм победы.

— Много они знают! — процедил сквозь зубы Абель.

И все же этот здоровенный, циничный малый не мог удержать слезы. Они текли и текли по лицу первобытного охотника с головой древнего Геракла. Он ничего не мог с собой поделать — он был подавлен той неожиданностью, с какой у него прорвало плотину. Валерия отвернулась и мысленно задала себе вопрос: почему ей стало вдруг стыдно?

Абель уже несколько раз вытирал глаза, хотя это было бесполезно: только вытрешь — опять, но тысячелетиями воспитывавшееся чувство собственного достоинства в конце концов взяло верх. И тут Абель заметил одну деталь, которую он уже потом не мог забыть. У памятника, поставленного в память 6 июня 1944 года, кто-то ровно шестнадцать лет спустя после высадки союзных войск разложил изогнувшуюся полумесяцем сеть для лова креветок, приспособленную для того, чтобы шарить по песчаному дну. Тут же неподалеку низенький полненький человечен с голыми ногами, закатав брюки до колен, поливал из ведра свою машину и дышал со свистом. Время от времени он поглядывал на море. Он дожидался отлива…

— Боже мой! — пробормотал рядовой Леклерк. — Сеть для лова креветок у памятника погибшим!

Впалые глаза войны следили за ними из квадратного строения с обвалившейся черепичной крышей, выставлявшей напоказ сломанный свой костяк. На набережной сидел рыбак и, играя на губной гармонике, прислушивался к своей игре, как это умеют делать только играющие на губных инструментах. Он искоса посматривал на приближавшихся Абеля и Валерию.

— Канадцы здесь выгружались? — спросил Абель и сел рядом.

Старик вытер свою гармонику.

— Канайцы? Ну да, ну да, понятно — здесь! Ой-ой-ой! Вот это была опелация так опелация! Все как есть лазглохали!

Он призвал в свидетели большую разрушенную виллу и опять приложил к губам гармонику. Мотив был скачущий, этакая старомодная припрыжка во вкусе завсегдатаев злачных мост, а по звуку гармоника напоминала бретонскую волынку.

— Здорово тогда досталось? — продолжал расспрашивать Абель.

— А как же! Еще бы не здолово! Но челез палу часов, в десять утла, хозяйка уже угощала их сидлом! Жалко им было, сукиным детям! А потом они пошли в село.

Во рту у него не хватало зубов, оттого он все «р» размягчал до того, что они превращались у него в «л».

Несмотря на праздник Освобождения, женщины в черных платьях нагружали водорослями старомодные тележки на резиновых шинах.

— В десять часов, в десять — пелдесять! Хозяйка даже и меня попотчевала: «Себастьен! А ты, балбес, тоже, небось, хочешь сидлу?»

Дальше Себастьен забормотал что-то совсем уже нечленораздельное; в нем читалось теперь искусственное оживление дряхлого старика, греющего на солнышке больные кости. Ну да, черт побери, видел он их, этих самых «канайцев»! Тех, «котолые» не говорили по-французски. Этих и за своих-то не принимали! Настоящие англичане! Видал он и тех, которые говорили по-французски. Верньер освободили те, кто говорил по-французски:

— Мы у них все понимали, у этих, у шодов! Да, да, мы их так и называли: шоды. Куда ни погляди — везде шоды… Но только говолили они не по-нашему. Плимелно так у нас внутли стланы говолят.

Он покачал головой.

— Не больно-то весело было на них смотлеть! Они были в хаки, и все на них взмокло от клови — целые леки натекли в салае у доктола. Я у доктола Головица садовником был. Лаботал он на совесть! И был тут еще длугой доктол — немчула окаянная. Похож на большого тощего волка. Весь седой. Седые блови свисали у него вот до сих пол! Одному отлезают, длугому уколачивают, тлетьему зашивают! Уж канайцы говолили немецкому лезаке: «Будет! Пола отдохнуть!» А он только: «Йа, йа!» Свелкнет стальными зубами — и опять за дело.