Мэтью Квик - Нет худа без добра

Я подумал, не надо ли рассказать отцу Макнами о Вас, Ричард Гир, но почему-то не захотел этого делать – и не собираюсь.

Вы мое доверенное лицо, Ричард Гир, и я не хочу делиться своим притворством ни с кем, потому что притворство часто кончается, если ты впускаешь никогда не притворяющихся людей в тот лучший, более надежный мир, который ты создаешь для себя.

Мне хочется, чтобы мы были тайными друзьями, Ричард Гир.

Я думаю, что могу многому научиться и у Вас, и у отца Макнами и пока что лучше не смешивать эти два мира. Пусть будут как церковь и государство. Я узнал об этом в школе на уроках истории, которые Тара Уилсон тоже посещала. Отделение церкви от государства. Вас, конечно, нельзя назвать моим государством, потому что Вы ведь не государство. Но и отец Макнами, похоже, больше не является моей церковью.

Сегодня мне приснился очень странный сон.

Я стоял на променаде в Оушен-Сити и смотрел, как всходит солнце. Было тепло, так что вроде бы это происходило летом, но на много миль вокруг не было ни одного человека, и я подумал, что это все-таки не лето. Солнце нагревало мое лицо как раз до той температуры, какая нужна, волны бились о берег, у меня над головой кричали чайки, и даже металлические перила, к которым я прислонился, были теплыми, как женская рука.

Мне было очень хорошо и покойно, пока я не услышал мамин голос. Она кричала:

– Ричард! Ричард! Помоги мне! Я падаю! Ричард, помоги!

Я стал озираться, но не увидел ни мамы, ни кого-либо другого.

– Ричард! – кричала она. – Пожалуйста, помоги мне! Я не могу больше держаться! Мне больно!

Наконец я понял, что она под настилом.

Я хотел спуститься по лестнице на пляж, но лестницы не было.

Перегнувшись через перила, я не увидел внизу ничего, кроме океана. Солнечные зайчики играли на воде, как мерцающие галактики.

Пляж куда-то исчез.

– Ричард! Ричард! Помоги! – кричала мама.

И хотя она в этом сне называла Ваше имя, я знал, что она зовет меня: это было все то же притворство, которым мы занимались перед тем, как она умерла.

Я опустился на колени и сквозь щели между досками настила увидел маму, которая висела, уцепившись за оголенный электрический провод, который искрил и бил ее током, а под ней была бездонная черная яма. Мама была молодой – такой, как в моем детстве, – с длинными черными волосами и гладким лицом без морщин. Может быть, в этом сне ей было столько же лет, сколько мне сейчас.

Это был какой-то абсурд.

Куда делся пляж?

Куда делся океан?

– Мама! – крикнул я, и наши глаза встретились.

На какую-то секунду она увидела меня сквозь щели между досками – ее зрачки сфокусировались на мне, а на лице появилось странное выражение, чуть ли не ужас.

Она отпустила провод и начала падать все ниже и ниже, и во время падения она старела. Я видел, как ее волосы поседели и стали короче, морщины разбегались от глаз по всему лицу, кожа на руках тоже сморщилась.

– Мама! – завопил я во сне.

– Бартоломью! – вдруг раздался мужской шепот.

Открыв глаза, я увидел, что на краешке моей постели сидит отец Макнами – точь-в-точь как иногда сидела мама, когда я был маленьким.

Я захлопал глазами.

В комнате было темно, свет падал только из коридора, очерчивая силуэт отца Макнами. Я понял, что спал.

– Ты кричал во сне, – сказал он. – Что-нибудь случилось?

– Я видел сон, – ответил я.

Я хотел пересказать сон отцу Макнами, но сон показался мне слишком диким, и к тому же мне всегда надо какое-то время, чтобы вспомнить, что снилось, после того как проснусь, так что я больше ничего не сказал.

– Я тоже не могу уснуть, – сказал отец Макнами. – Хочешь бутерброд?

– Нет, спасибо, – ответил я, так как не был голоден.

– Ну, как хочешь. Но, может, хотя бы составишь мне компанию, пока я ем?

– Ладно, – ответил я и спустился вслед за ним в кухню.

Он стал готовить себе бутерброд с ветчиной и сыром, а я сел за стол.

– Ты знаешь что-нибудь о двадцатом президенте США Джеймсе Гарфилде? – спросил он.

Я еще не вполне проснулся и лишь тупо таращился на его жующую физиономию.

Борода его украсилась желтыми крапинками горчицы.

– Я читаю книгу о нем, – сказал отец Макнами. – Она наверху, на ночном столике.

Я кивнул.

Говоря, он для большей выразительности размахивал бутербродом, так что лист салата удерживался на нем из последних сил.