Ирэн Роздобудько - Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…

Маркиза, которая чувствовала ее настроение, как барометр, всю ночь не сходила с ее груди, и Оксана погружала пальцы в мягкую кошачью шерсть, машинально нервно сжимая и разжимая их, – и, наверное, причиняла котенку боль. Но Маркиза терпеливо сносила эти жестокие ласки и лишь время от времени поднимала на хозяйку свои удивительно синие глаза-звездочки, испытующе заглядывая в лицо. Единственная подружка, которой она могла «поведать печали»…

В четыре часа утра Оксана тихо выскользнула из кровати, быстро натянула джинсы. Здесь же в комнате обулась и надела плащ. Маркиза замяукала, забегала по расстеленной кровати, как сумасшедшая.

Оксана цыкнула на нее.

Достала чемодан.

Обессилено присела. Неужели она сделает это? Взяла Маркизу, уткнулась ей в шерсть мокрым от слез лицом. Потом решительно отшвырнула на одеяло: «Все, спи!»

Хотела пойти в комнату, где спали дети. И сразу поняла: стоит ей их увидеть – и она не сдвинется с места.

Тихо выскользнула в коридор. Бесшумно открыла и закрыла за собой дверь.

Побежала вниз по лестнице. Даже лифт не вызвала, чтобы не создавать лишнего шума.

Вышла во двор. Он дышал прохладой весеннего утра. В палисаднике на деревьях уже проклевывались листья – еще день-другой и все тут зазеленеет, наполнится белым цветом, хмельным яблоневым ароматом.

Деревья в палисаднике стояли в белых гольфах, как дети на школьной линейке: вчера она сама покрасила их стволы от вредителей, помогая дворнику. Это все, что она могла сделать здесь, где прошла жизнь, в последний раз.

Во двор тихо въехало такси.

И в этот момент Оксана услышала, как сверху раздалось протяжное и громкое: «Мяу-я-я!..»

Эхом прокатилось по двору. Маркиза даже не закончила свою фразу – она летела, неуклюже болтая в воздухе лапами, с седьмого этажа.

Оксана охнула и вместе с выдохом услышала глухой удар маленького тела о вскопанную землю палисадника. Замерла и закрыла глаза.

Опомнилась от недовольного голоса таксиста: «Ну, ты садишься или нет?»

Оксана посмотрела в полисадник – там неподвижно лежала ее кошка. Она была еще жива и смотрела на нее – прямо в глаза.

Если сейчас подхватить ее и занести домой – уже никогда оттуда не вырвешься.

Если этого не сделать – до конца своих дней будешь видеть перед собой этот взгляд.

Во дворе стояла невыносимая тишина. Даже птички притихли, будто наблюдая за ситуацией: подойдет – не подойдет? Это долгое мгновение и разделило ее жизнь на «до» – где она была порядочной женщиной, матерью семейства, и «после» – когда она стала железной. Ее разорвало пополам, как бумажную куклу оригами, и одна часть понеслась по ветру…

Оксана бросила последний взгляд на распластанное, растерзанное тельце Маркизы, прошептала побелевшими губами: «Прости…» и быстро села в такси.

Пока автомобиль выезжал из двора, смотрела на палисадник с заднего сиденья, вывернув шею – почти в той же неудобной позе, в какой лежала на земле кошка. И все еще смотрела ей вслед.

…Оксана шевельнулась на кровати, и это движение перекатило пустоту внутри в желудок и обратно – до середины груди.

Значит, и сегодня ничего не изменилось. Но она уже привыкла. Хотя наметился и некоторый прогресс: воспоминание двухлетней давности уже не вызывало спазмов – воспринималось, как сон. Страшный и давний.

Оксана посмотрела на Меджнуна, который лежал рядом с ней так тихо, будто и не дышал. Годы нелегальной жизни за границей превратили его в робкого мышонка. Через десять минут нужно его разбудить и незаметно выпроводить из квартиры. Она и так рискует, давая ему приют. Если это заметит фрау Шульце или еще кто-нибудь из соседей – проблем не оберешься!

Ночь закончилась.

Настал новый день.

Сегодня он будет хорошим: после работы она пойдет на почту и отправит домой очередной перевод. Зайдет в Интернет-кафе – вдруг кто-то из детей откликнулся на ее письма. Она ждет этого все эти два бесконечно долгих года. Она напишет, что совсем скоро уедет в Израиль или Италию, где будет зарабатывать гораздо больше, – и тогда Оля поедет учиться в Киев, сможет снимать там квартиру, выучится, как мечтала, на экономиста, выйдет замуж. А она потом вернется нянчить внуков.

Оксана улыбнулась, как будто уже держала на руках младенца. Конечно, в тридцать четыре думать об этом рано, но о чем еще думать? Не о себе же! И не об этом смешном турке, который сопит рядом и иногда произносит смешные слова, что-то вроде «О, звезда моих очей…» – как какой-нибудь бей или паша. Почувствовав, что она пошевелилась, Меджнун открыл глаза, потянулся к ней рукой.