Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Примерно в это же время единственный сын Дзико, Харуки № 1, изучал философию и французскую литературу в Токийском университете, когда его призвали в армию. Ему было девятнадцать, всего на три года больше, чем мне сейчас. Простите, конечно, но я бы точно с ума сошла, если бы кто сказал мне, что через три года надо будет идти на войну. Я же еще ребенок!

Дзико сказала, что Харуки это тоже сводило с ума, потому что он был мирный парень. Вот ты сидишь в своей комнатушке в общаге, греешь ноги над жаровней с углями, потягиваешь зеленый чай и, может, почитываешь À la recherche du temps perdu , а через два месяца ты уже в кабине бомбардировщика без шасси, пытаешься удержать нос самолета направленным в борт американского военного корабля и знаешь, что через несколько мгновений ты взорвешься, станешь большим огненным шаром и полностью аннигилируешь. Только подумай, насколько это ужасно. Я даже представить себе не могу. То есть, вот вам и «там пердю»! Знаю, я тут все повторяю, что собираюсь уйти из времени, закончить жизнь, но это же совсем другое, это же мой собственный выбор. Харуки № 1 не выбирал становиться огромным огненным шаром и не собирался полностью аннигилировать, и, судя по рассказам Дзико, он был не только мирным, но еще и веселым, оптимистичным парнем, и ему вообще-то нравилось жить, что совершенно не похоже на нашу с папой ситуацию.

Вот я сказала, что не могу представить себе, насколько это было ужасно, — все-таки, наверно, могу, пусть немного. Если взять вместе все те чувства, которые у меня были, когда мы паковали чемоданы в Саннивэйле, и когда мама увидела мои шрамы в сэнто, и когда папа упал на рельсы, и когда мои одноклассники запытали меня до смерти, а потом усилить все эти чувства в сто тысяч миллионов раз, тогда, наверно, это будет хоть немножко похоже на то, что чувствовал мой двоюродный дед Харуки № 1, когда его призвали в силы специального назначения и заставили стать пилотом-камикадзе. Это то самое чувство, когда холодная рыба умирает у тебя в животе. Ты стараешься забыть об этом, но, только ты забываешь, рыба опять начинает трепыхаться у тебя под сердцем, напоминая, что произошло что-то совершенно ужасное.

Дзико тоже это почувствовала, когда узнала, что ее единственный сын будет убит на войне. Я знаю это, потому что рассказала ей про рыбу в животе, и она сказала, что прекрасно понимает, о чем речь, потому что у нее тоже была такая рыба, много лет. На самом деле она сказала, у нее много было таких рыб, некоторые — маленькие, как сардины, другие — среднего размера, вроде карпа, а другие были большие, как голубой тунец, но самая большая была от Харуки № 1, и она была, скорее, размером с кита. Еще она сказала, что, когда она стала монахиней и ушла от мира, она научилась, как открывать свое сердце, чтобы кит мог уплыть. Я тоже пытаюсь этому научиться.

Когда Дзико поняла, что ее единственный сын погибнет, став пилотом-самоубийцей, она тоже хотела совершить самоубийство, но не могла, потому что ее младшей дочери, Эме, было всего пятнадцать лет и она была ей нужна. Поэтому вместо самоубийства Дзико решила подождать, пока Эма станет чуть старше и сможет быть независимой, и тогда она обреет себе голову и станет монахиней и посвятит остаток жизни тому, чтобы учить людей жить в мире, и, в общем, именно так она и поступила.

Старушка Дзико говорит, что мы, сегодняшняя молодежь в Японии, очень хэйвабокэ [111] Хэйвабокэ — оглупевшие от мирной жизни; буквально: «мир» + «протухший». . Не знаю, как это перевести, но, в общем, это значит, что мы бестолковые и неосторожные из-за того, что не понимаем, что такое война. Она говорит, что мы думаем, будто Япония — мирная нация, потому что родились после того, как закончилась война, и мир — это все, что мы помним, и нам это нравится, но на самом деле всю нашу жизнь определила война, наше прошлое, и нам надо это понимать.

Если хочешь знать мое мнение, Япония не такая уж и мирная, и большинству людей мир на самом деле не нравится. Я верю, что в самой глубине души люди полны насилия и им доставляет удовольствие причинять друг другу боль. В этом мы с Дзико расходимся. Она говорит, что в соответствии с буддийской философией моя точка зрения — это иллюзия, и что по природе, изначально, мы добрые и хорошие, но, честно, я думаю, она тут перебарщивает с оптимизмом. Я вот знаю пару людей, вроде Рэйко, которые по-настоящему злы, и многие Великие умы философии Запада меня в этом поддерживают. Но все же я рада, что старушка Дзико верит в нашу изначальную доброту, это дает мне надежду, даже если я не могу поверить в это сама. Может, я и смогу — когда-нибудь.