Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Они все еще сидели за столом после ужина, но теперь вместо суши на столе стояла маленькая тарелочка ядовито-зеленых мочи [86] Мочи — сладкие рисовые колобки. , покрытых некой пастой, и пакетик зеленого горошка с васаби, и пили пиво из маленьких стаканчиков, которые стояли перед ними, все, кроме мамы, которая пила чай, и папы, который вынес пиво с собой на балкон, чтобы заодно покурить.

— А это еще откуда? — спросила я на английском, тыкая пальцем в мочи. Я, в общем, не фанат сладких рисовых колобков, но, знаешь, они могли бы и спросить.

Мама нахмурилась и потрясла головой, это значило, что я не должна указывать пальцем, и говорить на английском тоже не должна.

— Чотто, осувари… — сказала она, похлопывая по подушке, а это значило, что я должна сесть с ней рядом, как дрессированный чихуахуа. Глаза у нее были обведены красным, будто она плакала.

Я попятилась.

— Я пойду в кровать, — сказала я ей все еще на английском. — Я занималась. Устала.

Они все наблюдали за мной: папа — с балкона, Дзико — из-под опущенных век через стол, и Мудзи, на коленях у моих ног, лицо красное от пива и даже еще сиятельней, если это, конечно, возможно. Она подхватила тарелку с зелеными колобками и протянула мне:

— Пожалуйста! Вот этот — Зунда-мочи. Это особые соевые еды из регионального места Сендай.

Я вежливо кивнула, будто поняла, о чем речь, чего на самом деле не было. Она подождала, но когда стало ясно, что я не воспользуюсь ее предложением, поставила тарелку, взяла со стола бутылку пива и вылила остатки в стакан Дзико. Человеку явно нравилось прислуживать.

— Дзико-сэнсей наслаждает себя очень-очень, — сказала она. — Сэнсей очень сильна в питие о-сакэ, но я очень слаба. — Она хихикнула и рыгнула, потом прикрыла рот ладонью. Глаза у нее при этом округлились и завращались в глазницах, похожие на жареные каштаны. Я плюхнулась на подушку рядом с ней. Она явно была немного чокнутая, но мне начинала нравиться. Сидевшая напротив Дзико уснула прямо за столом.

— Нао-чан, — сказала мама. Говорила она на японском, и голос у нее был бодренький и фальшивый. — У твоей прабабушки Дзико чудесная идея. Она великодушно приглашает тебя провести все летние каникулы у нее в храме в Мияги [87] Мияги… Сендай в Мияги! .

Невероятно! Это была полная подстава. Теперь все они внимательно за мной наблюдали, мама, Мудзи и Дзико, которая, я чувствовала, прекрасно видит меня сквозь закрытые веки, и папа, который все еще пребывал на балконе, имея при этом преувеличенно безразличный и беззаботный вид. Ненавижу, когда взрослые вот так вот за тобой наблюдают. Начинаешь чувствовать себя неисправным киборгом. Не совсем человеком.

— Потрясающе, правда? — продолжала чирикать мама. — Такая красота на побережье, и гораздо прохладнее, чем в городе. И океан прямо под боком, плавать можно. Как весело будет! Я сказала ей, что ты с удовольствием поедешь…

Иногда взрослые с тобой разговаривают, а ты так вот пялишься на них в ответ, и начинает казаться, будто они вещают с экрана такого старомодного телевизора с толстым мутным стеклом, и ты видишь, как двигается рот, но слова все тонут в белом шуме статики, едва разобрать можно, что в данном случае было неважно, потому что я все равно не слушала. Мама все говорила и говорила, как ведущая утреннего телешоу, а Мудзи рыгала и попискивала, как пьяный воробей, а Дзико притворялась спящей, а папа выдыхал облака сигаретного дыма прямо на мои чистые трусы, которые до сих пор болтались на веревке, потому что я забыла их снять из-за всех этих треволнений, но все это ровным счетом ничего не значило, потому что я ушла глубоко внутрь собственного сознания, куда удаляюсь, когда окружающее чересчур на меня давит. Все можно просто переждать, я очень хорошо умею ждать — в школе у меня было полно практики. Здесь есть хитрость — когда ждешь, можно притвориться, что ты под водой или, еще лучше, заморожена внутри айсберга, и, если как следует сосредоточиться, можно даже увидеть, как будет выглядеть твое замороженное лицо — такое синее, зыбкое, искаженное толщей льда.

Папа вернулся с балкона в комнату и сел напротив меня.

Я все еще не могла разобрать его голос сквозь треск статики, но по губам я смогла прочесть:

— Давай. Поезжай.

Это было не то, чего мне хотелось. Я замедлила пульс. Я перестала дышать. Я совершенно прекратила двигаться.

Тогда Дзико открыла глаза. Не знаю, как я это поняла, я на нее даже не смотрела, но я вроде как почувствовала дуновение энергии с ее стороны стола, поэтому, когда она наклонилась и положила свою старую руку поверх моей, я не удивилась. Рука у нее была такой легкой, как теплое щекотное дыхание, и кожу у меня стало пощипывать. Она продолжала смотреть на меня, и хотя я ее не видела, я чувствовала, как она растапливает лед, как притягивает к себе сквозь холод мое сознание. Я чувствовала, как возвращается пульс, как кровь начинает течь опять. Я моргнула. Папа все еще говорил.