Рут Озеки - Моя рыба будет жить

В день окончания аукциона я и сама не знала, мандраж у меня или депрессия, учитывая, что вскоре какой-то отвратный хентай будет глумиться над моими трусами. Приятным это чувство назвать было нельзя — ощущение, скорее, было мрачное, тяжелое и крайне противное, так что я поехала в тот магазинчик, торгующий хэнд-мейдом, на Харадзюку, и хорошо, что поехала, потому что именно тогда я нашла мой чудесный дневник À la recherche du temps perdu , и, помню, по пути домой настроение у меня было хорошим — типа, пока у меня есть тайный дневник, я смогу выжить.

Но как только я отперла дверь и вошла, мой оптимизм испарился. Что-то было не так — я поняла это по запаху. Квартира пахла вонючими листьями гинкго. Пахла, как наш переулок утром в субботу после того, как накануне хостесс привечали у себя своих пьяных дружков. Пахла, как помойка, пахла рвотой.

Я сняла обувь и ступила в кухню.

— Тадайма… — позвала я. Я уже рассказывала о «тадайма»? «Тадайма» значит «только что», и ты говоришь это, когда входишь к себе домой. Только что. Вот и я.

Папа не ответил, потому что только вот его-то и не было.

Его не было на кухне. Не было в гостиной. Том I «Великих умов философии Запада» лежал на столе, и телевизор был выключен. Эта деталь сразу бросилась мне в глаза, потому что телик он постоянно держал включенным и настроенным на CNN или BBC, чтобы всегда быть в курсе горячих новостей о войне. Но экран был пуст, а комната погружена в тишину. В спальне его тоже не было.

Я нашла его в туалете. Он лежал на полу, лицом вниз в луже рвоты, и хотелось бы мне тебе рассказать, как я бросилась к нему на помощь, но я этого не сделала. Я открыла дверь и увидела его, и чуть не подавилась от запаха, и тут во времени отворилась эта огромная пустота, и все замерло. Мне кажется, я сказала что-то вроде: «Ой, прости», — или еще какую глупость, потом сделала шаг назад и прикрыла за собой дверь.

Я постояла так немного, пялясь на дверь. Это было будто я случайно наткнулась на него в туалете, когда он делал по-большому, и увидела его пенис, или еще что. Не могу объяснить. Чувство было такое, будто это что-то очень личное и интимное, то, как он лежал, и я точно знала, он не хотел бы, что б я видела его вот так, поэтому я попятилась в прихожую, уперлась в стенку и сползла по ней.

— Папа? — спросила я, сидя на полу, но мой голос прозвучал, будто говорил кто-то другой, кто-то, живущий очень далеко. — Папа?

Он не ответил. Мой кейтай висел на цепочке у меня на шее, и я набрала 911, но потом вспомнила, что в Японии номер для экстренных вызовов — 119, так что я вместо этого позвонила 119, и так там и сидела, пока не приехала «скорая». Парамедики положили его на носилки и унесли. Я спросила, мертв ли папа, и они ответили, что нет. Я спросила, будет ли с ним все в порядке, но они отвечать не стали. Ехать с ним они мне не позволили. Они хотели вызвать женщину из полиции, чтобы она посидела со мной, пока мама не вернется с работы, но я сказала им, что мне почти шестнадцать и я привыкла быть одна. В квартире стало очень тихо, когда они уехали. Я все смотрела на карточку у себя в руках. Один из парамедиков написал там название больницы, куда они его повезли, но я не знала, как добраться туда на поезде. Я набрала маму, но попала на автоответчик, так что я попыталась оставить ей сообщение.

— Это я.

Ненавижу разговаривать с машинами, поэтому я сбросила вызов и вместо этого послала ей смску.

«Папу стошнило и он без сознания. Он в больнице Н., отделение Т.».

Что еще можно было сказать?

Мне захотелось пить. Я открыла холодильник и налила себе молока, но запах папиной рвоты смешался со вкусом молока, так что мне пришлось вылить все в раковину. Молоко образовало белую лужицу на поверхности нержавейки, потом лужица стекла, оставив бледную пленку. Я открыла кран, чтобы смыть ее водой, потом вымыла стакан и протерла раковину. Подумала, раз уж такие дела, может, мне стоит и за папой убрать, пошла на балкон и достала ведро и швабру. Запах был тошнотворный, в прямом смысле, поэтому я повязала чистое кухонное полотенце вокруг носа и рта и пошла в туалет.

Лужа рвоты была прозрачной, но какой-то желтоватой, с полурастаявшими кусочками чего-то похожего на карамельки. Один парамедик их тоже заметил. Он натянул резиновые перчатки, зачерпнул их целую кучку особым маленьким скребком из своего чемоданчика и положил в пробирку с пробкой.

— Ваш отец принимает какие-нибудь лекарства? — спросил он.

Я не знала. Остальные парамедики пытались развернуться с папой и носилками в тесной прихожей. Он быстро поглядел вокруг унитаза, а потом в корзине для бумаги.