Дмитрий Михеев - Идеалист

Он рывком повернулся к ней и стиснул в объятьях.

— Правда? Несмотря ни на что?

— Несмотря на все твои комплексы.

— О, Боже, как я счастлив, как я люблю тебя!!

* * *

Дорогой читатель, мы подошли к черте, которую я не в силах переступить. Бесчисленные мои попытки — все до единой — заканчивались неизменным фиаско. Сама сцена притягивает меня необыкновенно, ибо все в ней сошлось — все муки влечения, полупризнаний, страх перед собственным чувством, которое растет до ужасающих размеров, захватывает и порабощает… Судорожные конвульсии разума, пытающегося освободиться от гнета всеподавляющей страсти… Здесь за мгновения происходят события, которые в жизни растянуты на дни, месяцы и годы, здесь — вся жизнь, стянутая в точку, здесь вершина, апогей всех лучших устремлений, борьба и победа; здесь смыкаются умопомрачительное наслаждение с невыносимой болью, тончайшая нежность с насилием, жажда самопожертвования с жаждой убийства, здесь распускает павлиний хвост и торжествует мужское самолюбие, здесь высшая радость самоотдачи, здесь скрыты смысл и природа бытия… Какая безумная тяга к продлению, какая бешеная воля к созиданию! Зачем все это?! Я пытаюсь проецировать этот сгусток событий и переживаний на экран слов и понятий, но, Боже, что за грубая, пошлая картина выходит: что-то скользит и шевелится… Нет, разум бессилен тут, трещит и рассыпается словесный аппарат… Прочь, прочь все его зажимы и скальпели, все его трубки и насосы… пусть кричат ощущения и страсти, пусть торжествует иррациональное!

* * *

Когда блаженство сладким ядом разлилось по телам и парализовало их, Анжелика шепнула:

— Теперь ты не боишься? Тебе хорошо, милый?

— О, да, хорошо, хорошо… даже… слишком…

— Почему слишком? — слабо улыбнулась она, скользя указательным пальцем по лбу, спинке носа и губам его.

— Я боюсь, что… — он поймал губами ее палец, легонько куснул и отпустил, — а, черт! Я ничего не боюсь, но после такого счастья по принципу дополнительности, так сказать, должна быть расплата… что-то очень скверное.

— А я думала во время… в этот момент, что теперь можно умереть.

— Умереть? Возможно, самое разумное… — задумчиво произнес Илья, — люди делают это в наихудшие свои минуты и ошибаются, ведь после минимума должно быть улучшение, в то время как сейчас… Хочешь, подадим людям пример? — Илья взял со стола нож и сжал его так, что он слился с окаменевшей рукой, — ну, хочешь?

— Давай, — тихонько сказала она и закрыла глаза, но вскоре открыла, — а как же ты?

— Я сделаю так, — он приставил к своей груди нож и размахнулся…

Она судорожно вцепилась ему в руку, затем прижала к своей груди.

— Погоди… разве не хочешь пережить хотя бы еще раз?..

Илья рассмеялся.

— Вот тебе и разгадка. Люди надеются, что такое может повториться, но тогда оно не было бы высшим, это счастье. Во всяком случае, я думаю, что надо пережить спад, депрессию соизмеримой глубины, чтобы ощущение счастья было столь же острым…

— Jezus Maria! Как ты меняешься — такой серьезный, почти страшный сейчас, а час назад был настоящий мальчишка — большой, лохматый и сильный мальчишка, дурашливый и милый.

— Какой-то бес в меня вселился, — смутился Илья.

— Не хочу, чтобы так говорил, — нахмурилась Анжелика, — ты был резвым и даже… сказать?., и даже немного глупым.

— О, Боже! Зарезала, убила! Для меня нет ничего ужаснее, чем выглядеть глупым. Теперь буду следить за собой, контролировать каждое движение, каждое слово…

— Ах, нет, не надо! Ты был прекрасен!

— Глупость не может быть прекрасной. Но кто меня сделал таким? Ага! — чувство! Чувства оболванивают человека, к черту их! Долой, долой эту постыдную расслабленность… Встаю, одеваюсь и принимаюсь за Канта…

— Зачем? Ведь ты и в постели умудрился пофилософствовать о счастье и расплате, — улыбнулась Анжелика.

— Ах, да… расплата. Ты знаешь, я предчувствую длительную, изнурительную борьбу…

— Почему? Разве мы так много хотим? Разве мы мешаем кому-нибудь в этом мире? Разве пьедесталом нашему счастью служит чье-то несчастье?

— Не знаю, не знаю… Нет, конечно. Но я предчувствую.

— Веришь, я тоже думала… Ты не такой человек, чтобы спокойно жить… Но теперь мы уже сделали выбор? — спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Да, — глухо сказал он, — окончательный. И я буду тверд, как сталь!

— Я тоже, дорогой мой! Потому что я так люблю тебя!

— О, Боже! Вот мы и поклялись.