Дмитрий Михеев - Идеалист

Смятение вновь прокралось в сердце Анжелики: победа, которая целую неделю питала ее спокойствие… была ли она вообще? Он всегда приходит чуточку тверже, чем уходит. Почему так непрочно ее влияние? Другая женщина? Нет, не может быть. Тогда что же? Если он действительно все время один, с книгами… Книги? Нет, он не сухарь… — музыкален, до смешного сентиментален, и к ней относится… уж в этом можно не сомневаться. Но каким противным он был сегодня! Она ничего не хочет, пусть только не будет таким жестким — немного мягче, приветливей и только, — таким, как в «арбузный» вечер. Зачем выбирать между разрывом и… полным сближением? Разве не приятнее и спокойнее ровная дружба?.. О, она ни за что… ничего не сделает такого, что бы могло подтолкнуть в ту или иную сторону…

Она знает, что нравится ему, — в это же время размышлял Илья, — да, он имел неосторожность проявить свое слабое место — впредь он будет осторожнее. Однако, слабость… если справляешься с ней (а он справится!), не только не унижает человека, а как бы даже возвышает. Не дать ей поработить его… ну, об этом смешно даже думать. В сущности, не так уж трудно — немного внимательней контролировать свои слова, жесты…

Так они молча пришли к соглашению, изгонявшему из видимых отношений все знаки особого внимания. Но, изгнав все внешнее, они насторожились внутренне, улавливая с болезненной чувствительностью тончайшие признаки душевных переживаний друг друга. Запретив себе наслаждение взглядами, улыбками и прикосновениями, они стали наслаждаться собственным стоицизмом. В интимной атмосфере такси, выходя из машины, в гардеробе и во множестве других ситуаций они удерживали себя от неосторожного проявления нежности, и собственный стоицизм доставлял им особенное удовольствие.

* * *

Концерт! Это роскошный сад с шелестом листвы и скромными цветами, с влажными тенями и лучиками солнца, с некошеными травами и говором птиц. В нем множество укромных мест, где, скрытые от глаз, резвятся и нежатся души, свободные от страхов, забот и сомнений. Таким был этот концерт.

С первых же звуков сонаты Тартини их души потянулись в сад; там они встретились и наслаждались близостью, для которой никто из них ничем не поступился. В перерыве взволнованные, переполненные тайной они прогуливались в фойе, ловя и по своему истолковывая встречные взгляды старых дам в вечерних туалетах, и вдруг натолкнулись на маленького быстрого старичка в старомодно-круглых очках и в столь же старомодном костюме.

— Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек! — энергично приветствовал он Илью. — Приятно вас здесь встретить.

— Разве я мог пропустить такой концерт, — ответил польщенный Илья. — Позвольте вам представить: Анжелика из Кракова, — и чувствуя незаконченность фразы, пошутил: — Она, правда, не математик и даже не физик, но музыку тоже любит.

— И прекрасно, и очень хорошо, что не математик и не физик, — говорил старичок, улыбаясь преувеличенно добрыми глазами, — нет людей более скучных и более заносчивых, уж я-то знаю. Надеюсь, Анжелика, вы занимаетесь искусством или чем-то около?

— Русской литературой… — живо откликнулась Анжелика, — по-моему, это не «около», а между — психологией и философией. Але музыка — почти вторая моя специальность.

— Значит, на наших четвергах одним участником станет больше? Кстати, Илья, вы не забыли, что нынче у нас «Царь Эдип»?

— Нет, не забыл, но позвольте мне, Петр Сергеевич, быть откровенным. Вы знаете, я не наслаждаюсь музыкой Стравинского, слушаю скорее из любопытства. Нервная, тревожная, зачастую нарочито экстравагантная… я больше устаю от нее, чем отдыхаю.

— Что за консервативная молодежь пошла! Сколько раз мне от молодых людей приходилось слышать подобные мнения! И вы, Анжелика, — тоже?

— Нет, мне Стравинский нравится, але я тоже предпочитаю старую музыку.

— Конечно, каждая хороша по-своему. Но вот им, — Петр Сергеевич открытой ладонью показал на Илью, словно скрывал в ней его, — им бы только млеть на концертах, вроде сегодняшнего, а действительно серьезной музыки — проблемной, интеллектуальной музыки современности — они знать не хотят. Слов нет, — говорил он, все больше обращаясь к Илье, — Корелли, Вивальди и сладенький Тартини очень хороши, но наше время столь насыщено противоречиями, так драматично, что одними консонансами его просто не передашь.

— Вы правы, Петр Сергеевич, боль и ужас не передашь, наверное, без диссонансов, но чувства мои не приемлют этой музыки, я делаю усилие, напрягаюсь, пытаясь понять мысль…