Дина Рубина - На верхней Масловке

Тут на нее накатил новый приступ тошноты, и она долго боролась с ним, шумно втягивая носом воздух и часто сглатывая. Наконец затихла и несколько минут лежала, как мертвец, задрав к потолку заострившийся подбородок. Трудно было представить сейчас нечто менее привлекательное.

– Понимаю... – проговорила наконец Катя... – Ты… из-за прописки.

– Из-за чего? – Он не понял сначала, а потом больно удивился тому, что совсем, совсем, оказывается, не знал Катю. И сказал легко: – Ну, конечно! Мне необходима прописка… До зарезу… Твоя ситуация мне, если хочешь знать, прости, даже выгодна…

– Понимаю, понимаю… – бормотала она, не глядя на Петю, сминая потными руками пододеяльник на животе. – Хотя ты бы мог не так цинично... Мне казалось… Я думала… тогда, в Сокольниках…

– Ты ошиблась. – Он поднялся и сказал: – Значит, договорились. Только прошу тебя по возможности ограничить мои встречи с всемирным папой.

Она молча и суетливо закивала, а у дверей окликнула его:

– Петька! – приподнялась на локте и смотрела больными блестящими глазами, – Только не так, ладно? Не так. Пусть это не будет сделкой. Ведь мы друзья. Это товарищеский договор. Да?

– Справедливо, – согласился он, – «Дорогому товарищу от бюро холодильных установок».

Вот и все… Впрочем, не все, конечно… Надо отдать Кате должное – она позаботилась, чтобы Петю не трогали. Месяца через полтора она почувствовала себя лучше, поправилась и даже похорошела, и они с Петей тихо расписались в районном загсе, а потом Катя прописала его в коммуналке, оставшейся когда-то от бабушки.

Для поддержания видимости совместной жизни раза два-три они являлись – нежная чета – в гости к родителям, предварительно встретившись на метро «Маяковская». Петя предупредительно забегал вперед, раскрывая и придерживая перед большим Катиным животом стеклянные двери, а за столом, выслушав очередной тост полковника о мире, обнимал округлившееся ее плечо и спрашивал: «Что тебе положить, Катеныш?..» – и в душе было пусто, скучно, утомительно. Очень скоро он устал играть в эту игру, и Катя не навязывалась. Вот только папа несколько раз появлялся у дверей клуба швейной фабрики, требуя откровенного разговора: почему Петя не живет интимно с женой,и не томится радостным ожиданием первенца. В последний раз Петя ушел от разговора через окно туалета на первом этаже.

Весной Катя родила парня, но Петя при всем желании не мог изобразить отцовскую радость: именно в эти весенние, подернутые влажными облаками дни пришла телеграмма от тетки: «Мама умерла» – и Петя уехал хоронить маму. Хлебнув сиротской тоски на поминках, он вернулся задумчивым и не сразу позвонил Кате, месяца через два.

Она говорила полным, округлым, незнакомо радостным голосом. В трубке что-то пищало.

– Слышишь? – спросила Катя, смеясь, – Орет. Пойду кормить. Ты приезжай как-нибудь, погляди.

– Как-нибудь заеду, – пообещал Петя. Но не выбрался.

Встретил ее лет через пять, в пиковой сутолоке метро, где-то на переходе. Катя необыкновенно похорошела, похудела, зачесывала гладко волосы. Собственно, Катя превратилась в красавицу. Она за руку вытянула из толпы симпатичного мальчугана с монголоидным, как у Мастера, разрезом глаз и бровками-щеточками.

– Видал? – похвасталась она.

– Класс! – похвалил он.

Толпа швыряла их, как прибой мелкую гальку. Они перекрикивали грохот поездов.

– Не женился?

– Пока держусь!

– Женись давай! – крикнула она весело. – А то я надумаю замуж выскочить, да и прогоню тебя из коммуналки.

– Буду очень рад за тебя, Катюша…

Ну и так далее… Покричали в грохоте поездов и разбежались. Тогда он жил в счастливо-сумасшедшей круговерти: они с Семеном сколачивали студию. Собственно, помещение нашел он, Петя. В подвале хранились мешки с подмокшей прокисшей картошкой, пахло сыростью, затхлостью, мышами…

Про то, как длинный муторный год они выбивали во всевозможных кабинетах разрешение расчистить своими руками эти авгиевы конюшни и занять их под студию, можно роман написать. Ну да бог с ним…

Задумали грандиозное. Собственно, Петя грел это у сердца с конца третьего курса: «История города Глупова», Салтыков-Щедрин… Тогда, помнится, только вернулись с картошки, и – мимолетный, дурацкий разговор с деканом, неважно уже о чем, потом случайный взгляд, брошенный вслед этой старой заводной кукле; и вдруг толкнулось под сердцем: «История города Глупова». Носил, томился, прикидывал, отбирал, выделял аналогии. Вырастало нечто потрясающее основы… Совершенно очевидным было, что это нигде ставить не дадут. И все-таки на пятом курсе из записей на случайных листках, из коротеньких диалогов стал медленно, мучительно собираться черновик пьесы.