Валерий Шемякин - Чердаклы

По выходным она ездила со Светиком, соседским юношей, на пейнтбол. На губе у нее постоянно вскакивал герпес, и она не знала, что с этим делать. Ой-ля, сказал он ей, врать не надо.

ТАТА: О чем это ты?

ЗИНОВИЙ: Будто не знаешь – герпес появляется у тех, кто врет. А поскольку ты врешь постоянно, у тебя он и не сходит.

ТАТА: Ну да – капусту я квасить не умею. Телевизор смотреть ты не велишь. Пейнтбол – говно. Мама моя – жирная корова. Трусы надо менять каждый день. Что еще?

Зимой он регулярно кипятил белье, а летом выдерживал его в морозильной камере. А Тата не умела даже гладить. В постели она могла всю ночь говорить о своих грандиозных проектах или делиться дикими фантазиями. Это его бесило. Особенно когда она начинала смеяться и сравнивать выдуманное с реальным. В такие минуты ему казалось, что они в комнате не одни, вокруг кровати толпятся стриженые новобранцы. Новобранцы сидят в его креслах. Новобранцы плещутся в ванне. Новобранцы заглядывают в окна.

По улицам ходят голые мальчики, как-то раз сказала она ему, и никого это не смущает. Дело было зимой. Не вижу никаких мальчиков, ответил он. Почему-то это ее рассердило. Грохнула об пол и вдребезги разбила вазу, которую подарил ему знакомый таможенник. Сексом с ним, просто так, ради удовольствия, заниматься она перестала. Ей хотелось быть беременной и родить, и чтобы он заботился о мадонне с младенцем. Его это пугало.

А потом начались ее полупьяные загулы, она пропадала неделями, на островах под Ширяево устраивала оргии у костра с какими-то случайными обожателями, участвовала в гонках на моторных лодках, угнала лошадей из конюшни банкира Галошина и со свистом, гиканьем, звоном бича гнала по всему городу табун, насмерть пугая сонных обывателей. Как-то вернулась под утро в мужской необъятной пижаме, и Давыдов сделал вид, что не замечает этого… как и она…

Потом она просто ушла. Собрала сумку и, не попрощавшись, исчезла. И стала время от времени возвращаться. Два раза в неделю тайком от Светика она встречалась теперь с Давыдовым, уже после того, как бросила его. Она не смогла бы объяснить, зачем это делает, ни Давыдову, ни Светику, ни себе. В те среды и пятницы, когда Тата бывала здесь, в ободранной однокомнатной квартире блочного дома на улице Победы, она на самом деле должна была посещать курсы английского языка. На два часа она отключала дурилку и говорила Зиновию, что ей, возможно, удастся получить грант и уехать в Америку. В свои планы, связанные с отъездом, она не включала ни Зиновия, ни Светика. Про Святослава она говорила: козел и тряпка, но говорила это таким тоном, будто жалела, что Давыдов оказался не тряпкой и не козлом. Что она говорила Светику о Давыдове, неизвестно. Но в любом случае давала понять, что приезжает сюда не ради удовольствия. Один раз, правда, с ее языка сорвались слова телесная тоска . Но и это, скорее всего, не было главной причиной. Просто она страшилась окончательно потерять Зину.

Она начала менять в себе все. Свое на чужое. Волосы, зубы, ногти. Вставила линзы, хотя зрение у нее было нормальным. Ботокс – это уже не актуально, говорила она, засажу себе в задницу чип, от которого все мышцы приобретут напряженный тонус. До чипа не дошло, но вот во влагалище она себе вставила какую-то хрень, делающую секс не только безопасным, но и каким-то безумным.

К этому времени скандалы в клубах и пьяные выходки создали ей репутацию . Она перестала понимать, чего ей хотеть, что она собой представляет и что может. Расставшись со Светиком, она целыми днями сидела в своей каморке, уткнувшись в компьютер, или тупо названивала всем, кого знала, но вскоре ей перестали отвечать.

Несколько лет она сочиняла грандиозный проект, призванный перевернуть все в этом городе: и бизнес, и власть, и социальную сферу. Возила этот проект знакомым депутатам, потом пацанам-пузанам. Никто не ловил фишку. Ее это бесило.

А он легко попадал под гипноз чужих желаний и всю жизнь грезил о женской безропотности. Безусловной безропотности. Ему казалось, в живой жизни испытать такого ему не удастся. И вдруг к нему пришло простейшее решение: надо обзавестись симулякром – резиновой куклой. И все! И никаких ты должен! Даже имя ей придумал – Ребекка. Как сама суть покорности. Она будет белой, теплой и гладкой голубкой. А он будет хищником. Или чуть живым трупом. Когда как. Без учета чьих-то желаний. Это будет исключительно комфортно. Без неожиданностей. Без лишних волос на теле. Только пушок. Хотя нет – на голове должна быть короткая мальчишеская стрижка. Очень короткая. Мягкий такой ежик, чтобы он мог иногда брать ее за голову и сжимать. Сжимать. И ягодицы должны быть небольшими. Нет, не мальчишескими. Но и не бабскими, конечно. Глаза в нужный момент она должна будет закрывать. Он не любит, когда на него смотрят в такие моменты. И никаких стонов. Никакой кибернетики. Только тихая музыка изнутри. Его не привлекала газетная аналитика. Он постоянно таскал в кармане томик великого Бунина…