Эрве Гибер - Одинокие приключения

Когда мы вернулись в дом, нас ждала экономка с Уже разобранной почтой. Она дала ей прочесть Лишь телеграмму американского телеведущего, передававшего наилучшие пожелания. Сын экономки собирался с друзьями кататься на лыжах. Он поприветствовал меня, как я и ожидал, нарочито холодно и погрузил лыжи на крышу спортивной машины, которую она ему купила.

Мы снова остались одни. Она жаловалась на бестактность этих молодых людей. Они ее даже не поблагодарили, тогда как она, даже не зная их, предоставила им в распоряжение свой дом в Швейцарии. Мы расположились в столовой, где уже был накрыт стол. Снова появился шофер в немного испачканной и плохо застегнутой белой ливрее. Он нес на великолепном серебряном блюде тарелки с холодной лапшой в томатном соусе. Обед был заурядный, единственным признаком изысканности, намеком на старинные традиции было то, что в фруктовой корзине лежали наполовину расколотые орехи, из которых легко можно было извлечь ядра.

После обеда я попросил разрешения отдохнуть, а она в свою очередь занялась рукоделием. Я без особого успеха попытался писать, мне не нравились эти столы с зеркалами, их отражения меня пугали. Я снова взялся за «Красное и черное», и история с убийством всплыла у меня перед глазами, я закрыл книгу. Я пошел в ванную комнату посмотреть, находится ли неподвижная рыбка на своем месте: так и было. Я решил, что попрошу завтра разрешения прогуляться за пределами имения. Я подумал о Ф., парне из поезда. Я жалел, что не взял его адрес.

Вечером мы поужинали рано и быстро: в гостиной с потолка уже спускался белый экран. Она пригласила двух киномехаников, так как показом обычно занимался сын экономки. Мы вместе пошли в подвал, и она открыла большой холодильник, в котором лежали катушки с ее фильмами. Она дала мне выбрать два: «Китайские ночи» и «Царица Савская». Потом взяла связку ключей и натянула пальто, чтобы пойти в проекционную кабину, расположенную в саду и соединенную с гостиной с помощью выдвижной трубы в глубине стеклянного шкафа. Кабина была заперта, несколько месяцев в нее никто не заходил. Крысы, собиравшиеся обгрызть провода проектора, наелись красных крупинок, которыми был усыпан деревянный пол, и кровь в их венах свернулась, они валялись под аппаратом. Нужно было привести его в действие: мотор свистел, лампа кашляла.

Экономка уже покинула дом, оставив в гостиной бутылку шампанского, бриошь и черную нугу. На экране, мерцая, вновь явился юный образ хозяйки; ее столько раз уже слышанный голос с каждым разом терял свою яркость: она была царицей Востока и погоняла кнутом обнаженных рабов, которые тащили ее колесницу; она взяла меня за руку. Двое киномехаников оставались в проекционной кабине и смотрели на сцену, жуя колбасу.

Пленки были перемешаны: конец шел после первой катушки, она умерла и воскресла, страсти менялись местами, она целовала мужчин, с которыми еще не встретилась, а любви предшествовала ненависть. Она повторяла для меня вслед за всеми голосами, дополняя свой прежний голос нынешним, и, так как чаще всего это были слова любви, казалось, что она, используя образы и сюжеты, хочет сказать их лично мне.

Она проводила меня в мою спальню и откинула мех, занимавший место покрывала, убрала подушки, раскрыв простыни белого шелка. После я ее отстранил. Она подставила мне губы, которые я еще раз поцеловал, едва коснувшись. Я спал без просыпу, глубоким сном, даже не слыша собак. Меня разбудил ее голос. Был уже полдень. Она тоже только что пробудилась: в ее комнату вот-вот должна была принести завтрак экономка, и она сразу отошлет ее ко мне.

Экономка поставила поднос, снова включила свет в аквариуме и вошла в спальню. Она смотрела за мной по просьбе своей госпожи: я сидел на кровати в трусах и майке, еще не причесанный. Она принесла совершенно черный, убийственный кофе, который я вынужден был разбавить в ванной комнате горячей водой из-под крана. Только она могла видеть хозяйку, когда та без парика и макияжа вставала с кровати. Вернувшись в ее спальню, экономка сказала: «Он сидел на кровати в трусах и майке и выглядел совершенно нормально. Уверяю вас, я его хорошо рассмотрела, он очень неплохо сложен». Потом я услышал эти слова от ее хозяйки.

По утрам я принимал после завтрака душ, потом шел в сад с книгой, я проверял, привязаны ли собаки, они больше не лаяли, видя, что я иду мимо. Но зато они лаяли по ночам: когда их выпускали из загона, они начинали лаять, не переставая, до самого утра, они мешали мне спать, я нервничал в своей постели. Сны снились редко, это были кошмары. Я дожидался утреннего солнца, подняв глаза от книги, прикрывая их в ярком зимнем свечении. Делая мне вдалеке знак, проходил садовник с лестницей и секаторами. Я ждал ее, я никогда не мог увидеть ее до обеда, она была незримой. Иногда я смотрел в сторону ее занавешенного окна и представлял, что она смотрит на меня. Я представлял, как она с почти лысой головой лежит в ванне, похожей на ракушку, потом, как она с белыми повязками на голове долго красится, потом надевает парик. Когда я входил в ее спальню, все инструменты уже исчезали, я видел закрытые ящики. «Это уже не макияж, - говорила она, - это настоящая реставрация». Она только что затянула бюст, надев слишком широкое платье с испанскими воланами.