Эрве Гибер - Путешествие с двумя детьми

Мы останавливаем машину на берегу моря, недалеко от белого маяка, чтобы сделать снимок на память: садимся на корточки против заходящего солнца, под аппарат на капоте машины мы подложили камни: я рядом с непорочным ребенком, между щелчков я поднимаю его майку, чтобы погладить гладкую теплую спину. Мое фото на память будет снято во время нашего позирования, во время ласки.

Финал на плоской крыше отеля «Аладдин». Как всегда, мы в поиске номера на четверых: в этом, без окон, с двумя форточками по концам, выходящими одна в пустоту, другая на заброшенную террасу, стоят друг против друга четыре маленькие кровати. Это комната для рабочих, табличка на двери указывает, что марокканцам предоставляется 25% скидка. Крыши за день нагрелись от солнца, и в номере все пылает, мы устраиваем между двумя отдушинами поток воздуха, даже не распаковываем багаж, только лезвиями бритв разрезаем опиум, чтобы отправить его в конвертах во Францию. В унитазе плавает древний экскремент, от которого мы не можем избавиться, вода еще не подключена, мы на полную отвернули краны, но она не льется. Мы пробираемся, сначала высунув голову, через узкие форточки, чтобы попасть на самую высокую в городе крышу. Полная далекая луна, на нее наплывают грозовые тучи, «которые ее мнут, луна вдруг стала совсем старой», говорит ребенок. Вдохнув опиум, мы ложимся на пол, чтобы наблюдать за нею, по камням носятся гекконы. Взрослый обходит по кругу балкон, направив подзорную трубу на квартиры или номера отеля, над которым он возвышается, он разыскивает влюбленных. Внезапно зовет меня: он видел в одном номере девочку, лежащую со своим плюшевым зверем, в ее ногах вытянулась на животе ее мать или, может быть, кормилица, и рассказывает ей историю, в маленьком увеличительном кружке видно, как двигаются ее губы. Вода фыркает в кранах, спуск смывает старый экскремент, и дети набирают ванну, на террасе крыши я переставляю шезлонг и двигаю стул прямо под форточку ванной комнаты, чтобы подняться до створки и наблюдать за детьми. Невинный ребенок испражняется; когда он опорожняет желудок, появляется прелестный ребенок, и они вместе залезают в ванну. Я оставляю их, чтобы вернуться к луне. Взрослый приходит растянуться возле меня, женщина и ее малышка заснули прежде конца истории, не погасив свет. Я надеюсь, что дети к нам присоединятся. Они приходят, ложатся между нами валетом; не сговариваясь между собой, мы как раз оставили для них место. Я встаю и поднимаю непорочного ребенка, хватаю его на лету, когда он пытается убежать, разворачиваю его, обнимаю. Он зовет меня папой, я зову его то возлюбленным сыном, то любимой дочкой. У меня в штанах поднимается, и, сжимая его, приперев к стене, я трусь об него, вздрагивая, один рывок бедрами за другим, я пытаюсь кончить, я говорю ему: «Учись, как заниматься любовью». Я закидываю его ноги за мою спину, мы симулируем удовольствие. Потом я занимаю место девочки, я складываю для него щель из одежды внизу живота, и он покрывает меня, он меня трахает, непорочный ребенок говорит: «Тебе нравится, да, шлюха?», потом я ложусь рядом с ним, глажу его живот, его грудь, он пальцем обводит контур моего уха, отодвигая волосы, он кладет руку мне на спину и давит на меня, целует мои губы, остающиеся сухими, я ни разу не пытаюсь нарушить его запрет, я нюхаю его шею, его подбородок, целую его глаза, еще я чувствую на своих губах нежный пушок, который растет на его губах; улыбка, не исчезающая с его лица, в то время как его глаза остаются закрытыми, делает меня счастливым. Прелестный ребенок вертится вокруг нас, притворяясь, что наблюдает за чем-то в подзорную трубу, и мой возлюбленный его прогоняет, словно зверь в опасности на собственной территории, он говорит другу: «Уходи, ты нам не нужен». Милый ребенок в бешенстве хватает меня, угрожая, затем убегает. Как только тот исчез, невинному ребенку хочется его разыскать, он отказывается доставить мне наслаждение, словно сгорая со стыда, он отказывается лечь со мной на воздухе под одеялом, отговариваясь тем, что замерзнет. Я остаюсь один на террасе, склоняюсь с высоты балкона, голова кипит, я смотрю на последних гуляк, на изголодавшихся псов, громкая музыка из ночного клуба «Али-Баба» доходит до самой крыши. Я жду, что ребенок вернется, но я знаю, что он не придет, нужно дождаться, чтобы он начал скучать, когда я пойду спать, жалкий, подавленный, всего на час, на сквозняке, перед отъездом в аэропорт. Но ребенок возвращается, я снимаю свои штаны, снимаю штаны с него и начинаю ознакомительную игру без рук, руки подняты кверху. Потом увлекаю его за собой на балкон танцевать, оголив ягодицы, смешной вальс, спотыкаясь в спущенных брюках. Потом снова прислоняю его к стене, притягиваю за его напряженный и тонкий хвост, все время мастурбируя свой, он говорит мне, что не испытает оргазма, я кончаю, произнося его имя. Потом он снова возвращается, последний раз, когда, оставшись на балконе один, я пытался ненадолго уснуть, призывы к молитве, снова переданные с высоты минарета, заменили диско «Али-Бабы», под эти ревущие крики заклятия, в лучах светящейся рекламы отеля, когда, нагнувшись над пустотой, он следит за гуляющими по шаткой земле котами («двадцать лет назад, говорит ребенок тихо, словно с самим собой, здесь было землетрясение»), под эту жалобную мелодию я снова ему дрочу, повалившись на его спину, спариваясь, словно грабитель, до тех пор, пока мои руки не становятся влажными, и от удовольствия он дарит мне смех, ибо вместо стона он дарит смех, я развеиваю по ветру остатки дурмана.