Дина Рубина - Синдикат

Он взял меня за руку и потащил в квартиру.

— Мальчик, кажется, ку-ку?.. — спросила дочь.

Я заходилась в спазматическом кашле…

— Все мы, кажется, ку-ку… — сказал отец и, не снимая куртки и ботинок, прямо в коридоре стал быстро распаковывать чемодан в поисках моего ингалятора.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Я шла по улице прекрасным осенним утром, какие бывают в Иерусалиме в ноябре… На глянцевом склоне фаянсового неба выплюнутым божьим леденцом таял бесполезный месяц. Странно, думала я, раньше я не замечала, что за поворотом улицы Кинг Джордж сразу начинается Большая Никитская. И это оказалось очень кстати, потому что в уме я держала зайти в Дом литераторов, где меня должна была ждать Марина. Я шла мимо высоких витрин новых дорогих бутиков, каких в Москве сейчас гораздо больше, чем в Иерусалиме, видела себя в этих витринах и любовалась своим новым элегантным плащом с роскошной, свободными складками спадающей по плечам пелериной. Да нет же, не в паршивом баре ЦДЛ меня ждала Марина, а в этой вот новой кофейне, открытой в доме Петра Ильича Чайковского. Я вошла внутрь, заказала коктейль… Марина, как всегда, опаздывала…

— Со льдом, пожалуйста, — добавила я пожарному за стойкой.

Лед был сегодня необходим, потому что осень в этом году была жарковатой даже для Израиля… Я села за столик, но солнце, ломящееся сквозь огромное окно, нажаривало мне спину, так что нужно было пересесть в тень, за другой стол. А лучше снять плащ! Конечно, к чему сидеть в плаще в этой уютной кофейне!

Я попыталась расстегнуть пуговицы, но не обнаружила их… Какой странный плащ — вообще без застежек. Наверное, его надо, как платье, снимать через голову… Надо скорее снять его через голову, потому что невыносимо, нестерпимо печет спину и плечи!

Тут сзади подсел ко мне чужой, омерзительный, зашептал на ухо жирным доверительным голосом:

— …А не могли бы вы дать адресок вашего портного? Впервые вижу такую потрясающую модель — горящие крылья!

Я в панике обернулась и увидела, что на мне горит пелерина плаща… И стала срывать с себя горящие лохмотья, задыхаясь, оскальзываясь пальцами в крепкой материи у горла…

…Проснувшись, несколько минут глубоко и часто дышала, пытаясь успокоить колотящееся сердце… Чей это голос был, чей? Что-то знакомое: Ной Рувимыч?..

Я закрыла глаза и стала выманивать из памяти наше море в Хоф-Доре, в последний, перед отъездом, день — ноздреватые плиты базальта под водой, белые круглые домики в двух шагах от пляжа… Искала и мысленно звала ту великолепную, блещущую листьями, красавицу-пальму. И она явилась на берегу, и стала приближаться, пока я плыла к ней, — взмывая в небо с каждым моим всплывом и погружаясь в море опять, взмывая и погружаясь… Взмывая и погружаясь…

Темно-зеленая тень дельтаплана скользила по узорным волнам.

Медленно высыхали на лице соленые капли…

С утра в моем кабинете появился озадаченный Яша Сокол с какой-то бумагой в руках.

— Слушай, — сказал он, — тут ко мне по ошибке попало письмо из Посольства. Тебе адресовано.

И сходу стал читать: некий мой однофамилец, гражданин Израиля, затеял пьяную драку и свалился в Ниагарский водопад…

— Что-что?! — перебила я, отрываясь от компьютера. Это были минуты, когда, после двухдневной отлучки, я разбирала завалы электронной почты:

— воззвания политических национальных блоков;

— приглашения на открытия-банкеты-отчеты еврейских организаций;

— просьбы о благотворительной помощи на восстановление церкви в селе Устющево Калининградского района;

— целый каскад файлов от Галины Шмак с истерической припиской, что все это надо прочитать до вечера;