Дина Рубина - Синдикат

Последнее, что успела заметить я в этом чудном заведении, был «Устав охотника» в рамочке на стене, в котором я запомнила только первый пункт: «Уважай старших по званию и возрасту охотников»… Монументальный кирпичный, с не запирающейся дверью, туалет во дворе, зиял шестью черными, густо посыпанными хлоркой, пугающе большими отверстиями в полу. Как будто это помещение предназначалось не для охотников, а для крупной рогатой дичи.

Это был заповедник нетронутой советской власти — весь город Серпухов. И было это, — продолжу я былинным запевом, — в ста километрах от Москвы.

…Наутро мы взяли такси и поехали смотреть обещанные Яшей монастыри…

Все они восстанавливались, и частью уже были заселены. На входе в мужской монастырь мне велели надеть юбку, Яше — поверх шортов, — длинные штаны. Среди вещей, наваленных в жестяной бак, я разыскала черную юбку и надела ее поверх брюк. Яша нашел и напялил на себя огромные тренировочные штаны. Мы стали похожи на афганскую семью из Пешавара.

Потом во дворе монастыря мы сидели в тени от огромного тополя, и Яша рассказывал, как в восемьдесят седьмом году они с Маней гуляли здесь, — повсюду стояла трава по пояс, окна все были выбиты, краска с куполов облезла, в пустой и страшной колокольне гудел ветер… И даже бомжи сюда не забредали… Ни души… Тихо и поэтично… Сейчас же здесь кипела жизнь, шныряли туда-сюда богомольцы, послушники…

Яша пригорюнился и умолк, и я молчала, не мешая ему думать о Мане… В сторонке, у выхода с территории монастыря нас ждало такси, нанятое за полтора доллара в час.

По дороге в гостиницу я обратила внимание на огромную — несоразмерную для такого небольшого города — статую Ленина.

Таксист скучливо сказал:

— Он раньше стоял с протянутой рукой… Потом на руке один тут повесился. Актер тут, местного драмтеатра… он Лениных всегда играл… Так, говорят, похож был… даже без грима… Ну, в общем… перестройка тут, всякое такое… Перестали представлять по театрам. Человек работу потерял… Пил, пил… потом пошел и повесился. Ночью, на руке Ильича. И руку убрали.

— Как убрали? — воскликнул Яша.

— Ну… отрубили и переделали. Сунули в карман.

— А ну-ка, сдай назад… — попросил Яша. Таксист безропотно дал задний ход.

Да, Ленин стоял в несколько развязной позе: одна рука слегка заведена за спину, другая — в кармане. Ну, и пресловутая кепка на затылке.

— Тот еще типчик, — заметил Яша.

Мы стали вспоминать все памятники вождю, виденные в разных городах. В Ростове, например, Ильич стоял, выставив левую ногу и протянув вперед руку, как бы указывая — какие он оторвал себе классные ботиночки.

В Истре — домашний божок, метр пятьдесят, густо покрытый серебрянкой, он похож был на елочную игрушку.

В Клину — видимо, незримое присутствие великого композитора в исторической ауре города действовало облагораживающим образом даже на Ленина, — он и внешне был похож на Петра Ильича. Стоял в сквере, в свободной позе, без этих навязчиво указующих жестов в неизвестном направлении, одной рукой держась за отворот пиджака, ловко на нем сидящего, другую опустив в карман брюк, тоже неплохо скроенных, — элегантный англизированный денди. И выкрашен не пошлой серебрянкой, как Истринский, а краской цвета топленого молока, приятной для глаз.

Но, как правило, устремленный вперед вождь возвышался на центральной площади, грозно развернув плечи, в каком-то чугунном пальто…

Ленин по-прежнему оставался святым покровителем русской провинции. После года блужданий по российской глубинке, Москва стала казаться мне миражом, гигантской летающей тарелкой, случайно приземлившейся на берегах Москвы-реки и в любую минуту готовой сняться с места и исчезнуть в бездонном брюхе Вселенной…

…В час за нами приехал безотказный Павлик, и вновь проезжая мимо страшного памятника, Яша обернулся ко мне и сказал:

— А представь: ночь, ветер, поземка… ни одного фонаря… И на протянутой руке большого Ильича качается маленький…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из «Базы данных обращений в Синдикат».

Департамент Фенечек-Тусовок.

Обращение №3.895:

Робкий но настырный мужской голос:

— Я вас потревожу, можно? Такое дело: у нас в Новозыбково дом, ну, домик такой, две комнаты… Одну под овощной склад сдаем азербайджанской мафии… Грузовики разгружают тут беспризорники, голота обдолбанная… Вот, окна нам разбили, дважды поджигали нас… Ну, и мы решились ехать… в ваши края, деваться-то некуда… Так у меня вопрос: мы не потеряем там в качестве жизни?