Дина Рубина - Синдикат

Это была страстная и рискованная речь о вине своих и чужих, о вине времени и отцов, об ответе сыновей, о трудном сближении вер, о вечном их противостоянии.

— За все за это… — говорил он, — за то, что пришлось пережить вашему многострадальному народу, — простите, братья и сестры!

И, закончив, низко, размашисто поклонился, так что седые его волосы чуть не коснулись дощатого пола сцены.

Старые евреи в первом ряду ревели белугами…

Я выскользнула в коридор мимо дерущихся, пыхтящих и матерящихся Клары, Саввы и Мити, и наткнулась на Козлова-Рамиреса. Он ходил взад-вперед по коридору и нервно курил…

— Что, коллега… — спросил он сочувственно, и в голосе его не было ни капли насмешки. — Похоже, мы с вами оба влипли сегодня в историю… Черт бы их всех побрал!.. Мой меня прибьет, — добавил он в отчаянии.

— А мой… — гордо сказала я, — мой… — вспомнила лицо Клавдия, круглое, ошарашенное, с ямочкой на подбородке… и упавшим голосом закончила: — Мой меня — тоже…

…Выскользнув через служебный вход, я отыскала где-то на задах концертного зала «жигуль» со спящим Славой и плюхнулась на сиденье, тяжело дыша. Он мгновенно открыл глаз, покосился на меня:

— Ильинишна, да за вами, никак, погоня?

Я молча махнула рукой. Мы поехали…

— Тут, главное, что: — сказал Слава, выбираясь по переулкам Замоскворечья. — Главное, решить — от чего бежишь… И стоит ли… Иногда лучше остановиться и посмотреть опасности в ее бельменные зенки… У меня в молодости был коричневый пояс по карате…

— Это — новая для меня страница вашей незаурядной биографии, Слава, — все еще тяжело дыша, проговорила я, застегивая ремень безопасности.

— Э-э, погодите, моя незаурядная биография куда как увлекательней иных детективов. В ней много страниц… Олимпиаду помните, в тот год, что Высоцкий умер?.. Так вот, наша спортивная школа карате показала блестящие результаты. Ну, мы, молокососы, загордились, заерепенились… Носы-то задрали, загуляли вовсю… Помню, подцепили где-то с приятелем Андрюхой двух тертых девок, закупили четыре бутылки вермута, каких-то шпрот или морской капусты, привели к Андрюхе домой, а те увидели скромный наш харч и распрощались. Ну, мы огорчились, но не показывая друг другу вида, матеря девок на чем свет, выпили весь вермут и заколбасили… Я вспомнил, что дома у меня в морозилке — пачка пельменей, — правда на другом конце Москвы, — но бешеной и пьяной собаке, как известно, километраж — до фиолетовой звезды, и мы отправились на разных перекладных трамваях-троллейбусах, по пути ввязываясь в драки и потихоньку подгребая ближе к дому… В одном, помню, гастрономе расколотили чьи-то бутылки из под кефира и продолжили наш круиз. Короче, тормознул нас милиционер. Что-то такое он сказал Андрюхе, что тому не понравилось. Ну и завязалась драка… Короче, вы представляете, во что вылились двум соплякам легкие телесные повреждения у стража порядка? Два года дали, и то по блату, — Андрюхина мать где-то в центральной коллегии адвокатов знакомства имела…

— А тюрьма?

— А что — тюрьма? Там люди тоже живут… Я, например, продолжал тренироваться и других тренировать…

…Дома я заявила, что трубку буду брать, только если звонит Ревердатто, и весь вечер сидела у компьютера, наковыривая какие-то старые записи, отправляя письма, время от времени нетерпеливо щелкая мышкой на синий конвертик в окошке. Наконец, часу в двенадцатом, в строчку вспрыгнуло его имя жирным курсивом: « azarya». Я защелкала, как безумная, открывая письмо:

«Подобны беременной женщине, что при наступлении родов корчится, вопит от мук своих, были мы пред Тобою, Господи! Мы были беременны, мучились, мы как бы рожали ветер…»

— …ну, ладно, читали все эти библейские выспренние вопли. Это меня уже не колышит, парень. Тут чего покрепче надо…

И он выдал покрепче! Я отшатнулась. Страницы на две шел текст из пивной, причем пивной задымленной и грязной, пропахшей вонью рыгающих алкоголиков… Я, далеко не кисейная барышня в изъявлении своих чувств, не решаюсь здесь приводить его, ни одной фразы. Но помимо непроизносимых ругательств было в этом тексте столько презрения и бессильной ненависти, столько боли и злости на соплеменников, что я, пожалуй, и эти несколько фраз оставлю непредъявленными. И только в конце, когда у него, вроде, иссяк запал и осталась лишь безумная усталость, которую я ощутила чуть ли не физически, он выдохнул из Захарьи: « Но сказал Господь: «Козлов накажу!», и вновь из Исайи: « …Станет вам крепость фараона позором, и убежище в тени Египта — посрамлением»…