Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

К Шаиху на школьном дворе отношение было сложное. Хотя это я теперь так думаю. Наоборот — примитивное, одноклеточное, какое-то прямолинейно-насмешливое и ехидное. Каждый считал своим долгом задеть его, испытать на нем свое остроумие, пускали в ход и руки. Почему, с какой стати? Да потому, что у него отсутствовало поголовно владевшее нами всеми чувство стадности, он выделялся, во многих ситуациях поступал иначе, чем остальные, и при этом, несмотря на внешнюю ершистость, был мягок нравом и безответен на «злодейства» сверстников. Видел всю их пустячность, лишь голову задирал в ответ, дул, выпятив нижнюю губу, на челку и уходил. Получалось это у него высокомерно, будто от назойливых мух отмахивался, — нос кверху, взгляд вдаль, ни сдачи тебе, но и ни заискивания — вот что более всего выводило из себя местных архаровцев и побуждало все к новым и к новым наскокам.

«Кого ты из себя гнешь?» — пытали его. И летело вдогонку еще в начальных классах набившее оскомину:

В куплете том была своя истина. В пятидесятые годы, да и в начале шестидесятых сын дворничихи не имел возможности одеваться наравне, скажем, с сыном профессора. Это сегодня все смешалось, поди-ка, отличи внешне приемщика стеклопосуды от доцента университета или их детей друг от друга. Сын нашей дворничихи нынче мимо тебя с таким хрустом-скрипом всего новенького пройдет, так безразлично скользнет по тебе взглядом сквозь дымчатые стекла фирменных очков, что потеряешься, сам не зная отчего.

Латаных-перелатаных штанов, распущенных внизу, но все одно коротких, Шаих не стеснялся. Из себя он «гнул» себя и никого иного. Об этом я отлично знал, потому-то, может быть, и тянулся к нему. Оттого другие над ним куражились. Как это, сын дворничихи, маленькой психованной тетки, с которой на улице заговорить-то стыдно — начнет горланить! — над которой из-за ее неотесанных деревенских замашек насмехалась вся Алмалы, — и такой гордый?! Даже Титя — Колька Титенко, — у которого тоже не было отца, а мать крутилась посудомойкой в заводской столовой, и тот не упускал случая подкузьмить и обязательно так, чтобы побольше ребят видело. А ведь в общем-то был смирным мальчиком, этот Титя. Потом его фотография как-то попалась мне в газете — передовик, завидного мастерства скорняк… Как все извилисто в жизни и как трудно прожить ее без помарок. Ведь и я, Ринатка Аглиуллин, друг первый, порой не терпел его внутренней независимости, казавшейся мне высокомерием и упрямством. Чем я отличался от других, так всего лишь тем, что никогда за счет него не старался выпятиться и не стеснялся открытой дружбы с ним. И не более. Хотя и был ему единственным близким из сверстников и желал добра. Желал… И не более.

Как хочется порой переписать жизнь набело! Сколько в ней ошибок — и мелких, пустячных, и непоправимо-постыдных, которые поминать-то тошно.

Шаих обыкновенно сторонился футбольных схваток. Поэтому и позвал его Титенко — хорошего игрока в ворота не затянуть.

Неожиданно Шаих согласился. Он деловито поинтересовался, кто за кого в командах, скинул башмаки, засучил штанины, поплевал в ладони и, хоть игра шла у чужих ворот, решительно изготовился. Он попал в команду девятиклассника Алика Насыбуллина, уже тогда, как и Пичуга, защищавшего цвета «Трудовых резервов» на первенство города.

Я устроился на бревнышке за воротами, приготовившись и посмеяться над горе-вратарем, и поболеть за него.

Пичуга выступал против нас, в его команде были и Жбан, и Киляля. Жбан играл дубово, как и учился, Киляля получше. Но все равно оба маячили за спиной Пичуги в защите.

— Какой счет? — поинтересовался Шаих.

— Пять-пять, — ответили ему.

«Значит, Алик не уступает», — подумал я. Поединок, по сути, всегда шел между ними двоими, Аликом и Пичугой, остальные — статисты, фон. Только об этом подумал, как сильнейший удар Пичуги отразила голова Шаиха. Он шелохнуться-то не успел, а уж парировал…

— Ну, ты даешь! — похвалил я его. — Не раскололась тыква?

Но он не слышал меня. Он был оглушен, потерял ориентацию, и первые его шаги после удара были поиском равновесия.

— Б-рр!.. — только и произнес, помотав головой.

Зато Алик на том конце поля, в отличие от Пичуги, не сплоховал. Уронив незамысловатым финтом Жбана на колени и оставив у себя за спиной, он пробил точно под перекладину. Мяч просквозил драную сетку и улетел через забор в сад. Кое-кто пытался поспорить: мимо, мол.