Сид Чаплин - День сардины

— На дерево я залезу не хуже других, — сказал я. — Но так высоко не решусь.

— Значит, вас легче спасти, чем меня, — сказал пастор. — Все строители — и особенно строители небоскребов — блуждают во мраке. Какая самонадеянность! Это можно понять, только когда увидишь таких людей, какими были мы.

— А вы давно работаете? — спросила Дороти.

— Года два, — сказал я. — Но мне уже приходилось во многих местах работать.

— С тех пор как школу кончили? — Я кивнул. — Тогда мы, наверное, ровесники.

Я не мог этому поверить — она, моя ровесница, может закрывать глаза и молиться, а я никогда и не думал о боге, не говоря уж о том, чтоб молиться ему.

— Да, вы с ней ровесники, — сказал пастор. — Надо бы вам познакомиться получше.

— Но я, право, не знаю…

— Приходите в церковь, по воскресеньям и средам — служба, по четвергам — чтение библии.

— Но я другой веры.

— Это неважно, все равно приходите. А то — милости прошу в понедельник или во вторник, сыграем в шашки. Вы играете в шашки? Вот и отлично, у меня давно уже нет хорошего партнера.

— Папа — любитель шашек, — сказала Дороти. — А вы какого вероисповедания?

— Сам толком не знаю — ходил в воскресную школу, и мне это надоело до смерти.

— А наша религия не надоест, — сказала Дороти.

Я чувствовал, что меня опутывают какой-то сетью, и встал:

— Простите, но мне пора.

— Смотрите же не забывайте нас, — сказал пастор. — Дороти, проводи его.

У двери она сказала:

— Приходите завтра слушать проповедь.

— Религия — это скучища. Сегодня мне в первый раз не было скучно, когда вы молитву читали.

Значит, господь избрал меня своим орудием, — сказала она. — Вы ощущали когда-нибудь прикосновение бога, Артур?

И она коснулась моей руки.

— Так — никогда, — сказал я. — Ни разу я этого не чувствовал и вообще ничего не чувствовал. От гимнов и всего остального меня в сон клонит.

— Приходите ради меня, — сказала она. — Завтра вечером. Пожалуйста.

— Скажут, что я с ума сошел.

— То же самое говорили и про апостолов — сошли с ума от молодого вина. Но разве вам не все равно, что люди о вас думают?

— Я сам себе хозяин, ни на кого не оглядываюсь.

— Но не настолько хозяин, чтобы послушаться своего сердца!

— Вы хотите меня принудить!

— Нет, убедить. Папа говорит: никогда не вколачивай религию людям в голову. Когда говоришь с ними об истинной вере, они робеют, тут уж ничего не поделаешь, но принуждать никого нельзя.

— А вы вот принуждаете!

— Нет, только направляю.

Но по пути домой я понял, что все это не так-то просто. Если они и не вколачивали в меня свою веру, то подталкивали к ней — дело ясное. И я уперся. Может, они желали мне добра. Но я не мог этого принять. Коснись бог или там Иисус Христос меня так, как она коснулась моей руки, ну, тогда я, может быть, и поддамся. Но даже тогда все будет совсем не так. По-моему, религия — я говорю про настоящую религию — это тайна. Ходит человек, с виду такой же, как все, и помалкивает: никаких гимнов, никаких молитв, никакой раздачи бутербродов на улице — словно ты на секретной службе. Повинуешься приказам, но без шума, и когда делаешь кому добро, то незаметно, а если человек, скажем, проштрафился на работе, то религия его выручает.

К тому же у меня язык не повернулся бы сказать моей старухе, что я «спасен». Никогда в жизни.

Я сгорел бы со стыда. Пришлось бы ей самой допытываться, разузнавать, и, может, она постепенно привыкла бы к этому и гордилась. Но она тоже в жизни не сказала бы мне, что знает про это.

Будь я действительно религиозен, она тоже стала бы религиозной и поступила бы точно так же, как я, и в один прекрасный день я заметил бы это за ней, как она за мной. Я не говорю, что так должно быть у всех. Я хочу только сказать, что знаю множество людей, которые на каждом углу кричат о своей вере, и ничего хорошего в этом нет. Зачем им это? Может быть, они стараются убедить самих себя? Религия — это таинство, и чем меньше о нем говорить, тем больше надежды, что оно свершится. Бог был распят на кресте не для того, чтобы всякие дураки этим бахвалились.

В воскресенье утром меня разбудило солнце, заглянувшее в окно; ветер доносил с улицы запах жареного мяса и кошек, орали радиоприемники, а внизу моя старуха шумно орудовала своим любимым электроприбором. Но мне все это было до лампочки. В воскресное утро можно поваляться в постели, а мне было о чем подумать. Я встал, плотно закрыл дверь и окно, задернул занавеску. Потом снова лег на бок и свернулся клубком.