Сид Чаплин - День сардины

уда ни сунься, всюду тупик. Каждую субботу вечером я выхожу из дому с пятью или шестью фунтами в кармане и не знаю, куда деваться. У меня есть проигрыватель, но ведь с ним долго не просидишь — он не заменит друга. Есть и карманный транзистор, так что, если мне осточертеет сидеть в нашей уютной гостиной, можно уйти куда душе угодно. Я включаю его, но скоро он надоедает мне хуже горькой редьки; ставлю пластинку, но не могу усидеть на месте. Мечусь, как тигр в клетке. Нашими ребятами теперь командует Сэнгстер, он ко всем относится покровительственно; а Малыш-Коротыш, Балда и все остальные — просто тряпичные куклы, с которыми мне не о чем разговаривать. Носарь где-то в миллионе миль от меня, он весь накален, но меня это не греет. Стелла уехала, ее дом опустел. С Дороти я порвал.

Но хоть и знаешь, что всюду тупик, все равно кидаешься во все стороны. Раз вечером старик Джонсон встретил меня на Шэлли-стрит и затащил к себе. Нам нечего было сказать друг другу, разговор шел со скрипом, о пустяках. Теперь я знаю, для чего он меня привел, — хотел Дороти успокоить. Мы играли в шашки, а Дороти листала журнал. Иногда я ловил на себе ее взгляд: так смотрят на ядовитую змею. Но с виду она была приветлива и очень хороша собой. Наконец я сказал, что мне пора.

— Сыграем еще партию, — предложил пастор не слишком настойчиво.

Но я уже встал и пятился к двери.

— Нет, не могу. Большое спасибо.

— Что ж, заходи, — сказал он. — Ты знаешь, тебе здесь всегда рады. — Он посмотрел на Дороти. — Правда, девочка?

— Конечно, — сказала она с натянутой улыбкой.

— Ну, до свидания, — сказал я.

— Дороти тебя проводит. Да, Дороти?

Дороти кивнула с таким выражением, словно хотела сказать: ничего не поделаешь, придется. Она вышла первая. Старик Джонсон сидел, уставившись на шашечную доску.

— Прощайте, мистер Джонсон, — сказал я.

Он понял, что я прощаюсь навсегда.

— Прощай, сын мой. — Он знал, что бесполезно добавлять: «Благослови тебя бог». Может быть, он сказал это шепотом, как игрок, который поставил на кон последние деньги и знает, что ему не выиграть.

Спустившись с лестницы, я протянул ей руку.

— Ну, пока.

— Подожди, — сказала она. — Где ты был на пасху?

У меня в голове будто звякнул крошечный колокольчик, и я услышал голос Стеллы — она спросила меня, какой сегодня день, а потом сказала: страстная пятница.

— Сбежал из дому, — ответил я.

— И долго тебя не было?

— Двое суток, вернулся в великую субботу.

— Да, порядочно, — сказала она. Я знал, что будет дальше, и молчал, надеясь ее остановить. Но она продолжала неумолимо: — А Стэнли Кэррона ты видел? — Сперва я вытаращил на нее глаза, не понимая, что это она про Носаря говорит, но потом до меня дошло. Я кивнул. — Значит, он тебе уже все рассказал? — Она смотрела на меня до тех пор, пока я не пробормотал, опустив голову: «Да, рассказал». — Что скажет отец, когда узнает! Как мне быть, Артур? — Я взял ее за руки. Она вырвалась и спрятала руки за спину. — А все ты виноват — обращался со мной, как со святой или не знаю уж с кем, а потом ушел к той женщине. Да, он мне все сказал, ему это было выгодно. А теперь он меня знать не хочет. Ненавижу его! Такой же зверь, как его брат, взял, что ему нужно, и прощай… А ты… ты больше не захочешь меня видеть?

— Для меня это не важно.

— Зато для него важно, — сказала она, встряхивая меня за плечи. Потом она тихо заплакала. — Теперь я все потеряла, никогда больше я не смогу смотреть в глаза отцу и прихожанам тоже. Я ничем не лучше других девушек, которые ходят по пивным и вешаются на шею первому встречному. А ему это нужно было просто для того, чтобы перед тобой похвастать.

— Ему казалось, что так он лучше всего меня оскорбит, — сказал я.

— Ах, Артур, ты так думаешь? — спросила она, глядя на меня со слезами. Я обнял ее, и она прижалась ко мне всем телом. — Ты мне очень нравишься, — шепнула она. Ее руки поползли вверх по моим, сжали мне плечи, и тут уж мне ничего не оставалось, как поцеловать ее. — Ах, если б ты раньше так меня поцеловал! — сказала она. И с улыбкой отстранилась от меня. Мне хотелось целовать ее еще и еще, взять от нее все. Но она, вызвавшая во мне такую бурю, была совершенно холодна, спокойна и рассудительна. Это меня остановило.

— Никогда не поздно поправить дело, — пробормотал я. Но она не двигалась. Вмиг она словно превратилась в камень. Будто какой-то кран закрылся. Ни о чем другом я не мог думать. Закрылся для меня, но не для Носаря. До сих пор не знаю, что было у нее на уме; то ли мы вдруг оба вспомнили, что в тот первый раз с ней был Носарь, а не я; то ли она просто играла со мной по-другому, держа меня на вторых ролях, потому что так ей казалось вернее. Этих женщин не разберешь.