Александр Петров - Меморандум

…А тут крошка, названная мамой Дашенькой, вся в белых кружевах, в золотистых кудряшках, с двумя родинками над пухлой губой, такая нежная, на вид беззащитная, но мама рядом, прохожие, аккуратно обтекающие стадным бегом материнскую идиллию, создавали вокруг невидимую защиту, поэтому девочка так безмятежно глазеющая на меня в упор миндалевидными блестящими глазенками цвета небесной синевы — стала оплотом моего покоя.

Это продолжалось меньше минуты: Дашенька, разглядывающая меня, мама, проследившая взгляд дочки, ее воркующие слова — «что, моя ласточка, тебе мальчик понравился, мальчик хороший, ты видишь он вещи охраняет, он хоть и маленький, а уже взрослый» — и вдруг девочка мне улыбнулась! И такая нежность окатила меня с головы до ног, и такое приятное тепло наполнило грудь до самого горла, до полыхнувших алым ушей. Все мои тревоги улетучились, а в душе появилась огромная благодарность маленькому человечку. Всю дорогу в трясучем трескучем вагоне поезда, пропахшем торфяным дымом, я ловил себя на том, что по моей физиономии расплывается блаженная улыбка, в голове мелодичным колокольчиком звучит имя Дашенька, а сердце переполняет незнакомая доселе нежность.

Может быть поэтому моя школьная подружка так притягивала меня, а имя её завораживало — я подсознательно искал ту крошечную женщину, с которой у нас случилась большая любовь, захватившая всю мою жизнь. Может быть поэтому, как гром среди ясного неба моей романтической юности прозвучали слова школьного приятеля Мишки: «Вчера вечером Дашка завалилась ко мне в гости с бутылкой вина и позволила мне всё, знаешь, она такая заводная девка, такая умелая, я не ожидал». Мишка был старше меня на год, но отличался от сверстников непробиваемым цинизмом, победами на девичьем фронте и талантом утонченного вранья.

— Как тебе удаётся так легко покорять девчонок? — спрашивали его друзья с плохо скрываемой завистью в голосе. — Ну ладно бы красавец был, сынок богатенького папочки, или там одевался бы как мажор, достоинства имел бы как у Гиви, а то ведь — ни кожи, ни рожи, весь в прыщах и потом воняешь, а весь курятник перетоптал. Что у тебя за секрет?

— Ах, отцы, — криво улыбался донжуаньщик, сощурив масляные глазки, — всё на самом деле просто, как репа: надо им совершенно искренне признаваться в любви и не скрывать своего неистового вожделения — вот и всё.

Это сейчас, спустя много лет, вспоминается то нелепое приключение с легкой досадой, а в ту секунду, как до меня дошел смысл Мишкиных слов, я был готов убить Дашу с Мишкой, а свою шею сунуть в намыленную веревочную петлю. Помнится, меня даже вывернуло наизнанку над вонючим унитазом в школьной уборной, куда едва успел добежать, зажав рот окаменевшей ладонью. Нудная тягучая тоска надолго засела в груди и не давала покоя ни днем ни ночью.

— Это ты из-за Дашки так переживаешь? — раздалось у меня за спиной, когда я полоскал рот и умывался под струей ржавой ледяной воды. — Да брось ты, дружище, все они потаскушки, только кто-то это скрывает, а у кого-то гормоны башку выбивают, как теплое шампанское — пробку из бутылки.

— Да уйди ты, гад, — прошипел я со злостью.

— Брось! Слушай, а давай мы с тобой устроим вечеринку, ты оторвешься на полную катушку, и сразу успокоишься. А уж девчонок я приглашу проверенных. С ними осечек не бывает.

Вечером, после жесточайших мучений и страшных мыслей о смертельной мести, я вспомнил Мишкину идею и решил её принять. В конце концов, как уверяют старшие товарищи, клин клином выбивает.

— Твое предложение еще в силе? — выдохнул я без предисловий в телефонную трубку.

— Ага. Хочешь, прямо сейчас приходи, и всё будет хакей.

— Иду!

Мишка жил один. Мать его умерла от белокровья, отец женился на другой женщине и переехал к ней жить, поэтому сынок использовал жилплощадь в своих подлых целях свободно и даже с каким-то мстительным удовольствием — мать свою он любил, и воспринимал женитьбу отца на «молодухе» едва ли не своего возраста как предательство.

— Ничего себе, девственничек, называется! — захлебывалась от восторга пьяненькая Лада, которой я грязно, по-животному мстил за свою поруганную любовь от имени всех влюбленных мальчишек, в ее лице — всем этим дашам, машам, нинам, ладам и прочим вертихвосткам с кипящими гормонами в жилах вместо крови. И чем более жестоко я мстил, тем большее удовольствие получала эта мартовская кошка.

Даша ко мне больше не подходила. Я ничего не испытывал к ней кроме брезгливости. С той безумной ночи она навсегда срослась в моем сознании с тошнотворной грязью, которую я утрамбовал в свое тело, в свою душу. Себя же я люто возненавидел.