Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель

Я смотрел на Ирэн, пока она говорила об отдыхе. Сейчас на ее лице было доверчивое выражение. Я спрашивал себя, как закончится этот вечер. Я бы охотно вернулся в постель. Однако опасался, что этот план может показаться ей жалким. На всякий случай я заговорил о кино.

— Нет, мне уже пора возвращаться.

На улице я почувствовал, что она колеблется. Она взяла меня за руку — это было необычно. Потом отпустила руку и вновь взяла ее. Все светящиеся уличные часы квартала показывали десять.

— Послезавтра, в это же время, — сказала она, — я буду в Милане.

Эту фразу она пыталась вставить в течение всего вечера, ее-то я и боялся. Я не ответил. Ирэн остановилась на краю тротуара, около ресторана. Глаза ее были устремлены в бесконечность, она медленно повернула голову от одного края горизонта к другому, будто следила за падающими звездами.

— Мы уезжаем завтра вечером.

Я не возражал. Так было в течение трех лет. С первых теплых дней она сопровождала мужа в его заграничных путешествиях.

— Тебя долго не будет?

— Недели три, месяц.

Она опять пошла. Твердым шагом направилась к бульвару. Я предложил зайти в кафе.

— Я не хочу пить.

Она сделала вместе со мной еще несколько шагов. Остановилась. Мы дошли до бульвара.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя подвез?

— У вас есть дела поважнее. Счастливо.

Я посмотрел ей вслед. В этом году, как и в предыдущие, теплые дни станут для меня мертвым сезоном. Я сел в машину. На ключе зажигания висел помеченный моими инициалами брелок, который дала мне Ирэн. Наверно, и у ее мужа на ключе от машины такой же. Кто знает, может быть, мы с ним носили одинаковые изящные рубашки с поперечными полосами, которые Ирэн покупала нам по полдюжине на распродажах больших магазинов. Что касается одеколона, так это точно, Ирэн явно снабжала нас одним и тем же, чтобы запах не выдал ее. Скольких мужчин она вот так же под мужа одаривала духами?

Я разозлился. Затем остыл. Мысль об Ирэн преследовала меня. «Недели три, месяц» — это и не много, и не мало; такое отсутствие позволяло лишь ждать. Она разметила мою жизнь чередой своих появлений. Она не оставляла мне времени излечиться.

— Мой муж не был злым, — говорила Марина, — но он пил. Тогда становился грубым.

Через окно смотрового кабинета я заметил, что на противоположной стороне проспекта, на балконе моей спальни висит коврик, обычно лежащий около кровати; на ярком апрельском солнце, благодаря своему красно-синему орнаменту, он казался понтонным мостом в восточном стиле, высадкой на который каждое утро заканчивался мой сон.

— Человек, который пьет, сказала Марина, — это уже не человек, это — животное. Правда, доктор?

Коротковолновый прибор гудел. Неровный звук ленточного конвейера заглушал слова. Марина исповедовалась громко, с раздражающим меня простодушием. А потом она ко всему прочему зацепилась чулком за смотровой стол.

— Правый. Кажется, он попал в шпонку.

— Вы должны были снять чулки, прежде чем ложиться на стол. Нет, не двигайтесь.

Я просунул два пальца между чулком и кожей.

— Поднимите ногу. Теперь другую.

Я положил чулки на стул. Обогнул стол. Подошел к изголовью, выпуклому лбу Марины, к ее волосам, стянутым в крысиный хвостик, как обычно это делают девушки.

— Грудь у меня сейчас тяжелая и болит.

А у меня тяжелой была голова. Я снова вернулся к окну. Отсутствие Ирэн скрадывалось этой холодной весной, залитой солнцем и грозовыми дождями.

Ощущение ее отсутствия никогда до конца не покидало меня. Разве что по утрам, в первые минуты после пробуждения. Тогда на меня накатывал приступ безразличия. Открывая глаза, я пытался определить степень моей любви к Ирэн. И не мог ее найти. Правда, самого себя я тоже не находил. Просыпаясь, я был существом растительного происхождения, которое пытается осознать свои корни прежде, чем начать раскрывать листья. Это состояние сопровождалось легкой эйфорией, исчезновение которой, пока я приводил себя в порядок, становилось первым досадным событием дня. Почистив зубы, я вновь принимался за поиски растительных радостей, но больше их не находил. Я уже был не растением, а двуногим существом, вынужденным передвигаться по улицам и площадям, как всегда подверженным внезапным впечатлениям и не способным предугадать, какие перемены в настроении они ему принесут.

По утрам я ждал писем. Я караулил шаги консьержки. Та, или не останавливаясь, проходила мимо моей двери, или же если и замедляла шаг на лестничной площадке четвертого этажа, то около двери моих соседей Лакостов. Во время путешествий Ирэн не писала.