Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель

— Сюзанна нашла себе друзей, — сказала Генриетта.

— Да, вид у этих ребят очень здоровый.

Я не ревновал; я не возражал против того, чтобы Сюзанна забавлялась со здоровыми ребятами. К тому же она подбежала к нам.

— Я познакомилась с двумя американскими офицерами. Они сегодня вечером свободны. Можно пригласить их на ужин?

— Да, да. Конечно.

Я был рад за Сюзанну этой возможности развлечься. Ей уже словно стало лучше; она выглядела более оживленной, чем в предыдущие дни, более блестящей. Ее волосы свивались в колечки от морской воды; выходя на берег, она всегда казалась более мокрой, чем прочие купальщицы.

Генриетта тотчас же определила меню.

— Надо найти лангуста. Это обязательно.

Что бы мы делали без Генриетты? Она входила во все дела.

За час до ужина благодаря Генриетте лангуст был сварен, майонез взбит. Со своей стороны, я украсил столовую интерната американскими флажками, найденными на чердаке больницы.

Американские офицеры были одеты в оливковые мундиры с серебряной шпалой на каждом плече. Когда я был военным, у меня была золоченая нашивка; я носил ее на рукаве.

Великаном был Нельсон Джеймс. Его волчьи уши торчали по бокам фуражки. У Говарда были незабудковые глаза и попеременно то густой, то тонкий голос; он говорил на два голоса.

Я не знал ни слова по-английски. Из-за этого мне приходилось беспрестанно улыбаться. Все улыбались. Как только ты прекращал улыбаться, у тебя был такой вид, будто ты дуешься. Только Генриетте удавалось сохранить идеальное выражение лица: внутреннюю улыбку, не трогавшую губы. У нее, должно быть, тоже был полон рот французских слов, которые ей с трудом удавалось удержать.

Сюзанна, знавшая немного по-английски, собственно и вела беседу. Ей приходилось вертеть головой, то направо, то налево, как подвижной антенне, в зависимости от того, надо ли было принимать или передавать. Она даже про еду забыла за этим занятием.

— Что он говорит?

— Говорит, что вино хорошее.

— А теперь?

— Говорит, что ему нравится Франция.

Я наполнял стаканы.

— Они пьют, как губки. А вот Генриетта совсем не пьет.

— Нет-нет, я пью.

Гости, похоже, были довольны. В начале ужина они держались скованно, тщательно затянув узел галстука. Потом сняли свои кители, засучили рукава гимнастерок. Я снял пиджак, чтобы они чувствовали себя вольготнее, но слишком поздно. Они уже снимали галстуки. Они, казалось, вовсе не испытывали смущения. В конце ужина они уже даже не отвечали Сюзанне, когда она с ними заговаривала, довольствуясь жестом; они резко махали рукой, словно отгоняя осу от своего носа, а затем продолжали свой шумный разговор, прерываемый взрывами смеха.

— Что они говорят?

— Не могу понять. Очень быстро.

Решительно, были помехи; Америка больше не отвечала.

— Ну их, — сказал я. — Будем говорить по-французски.

Я обиделся. До сих пор все шло хорошо; нам удавалось поддерживать контакт. Теперь началась череда неудач. Как свертывающийся соус разбивается на комки, так и хорошее настроение распалось. У Генриетты был грустный и отсутствующий вид; она отсутствовала в тот самый момент, когда была больше всего нужна. Конечно, нельзя сказать и того, чтобы мы всеми силами старались избежать катастрофы. Гости, исчерпав промеж себя весь запас слов своего языка, словно уже и не знали, что сказать. Они теперь молча пили.

Нельсон встал, подошел ко мне и сказал на ухо несколько слов по-английски.

— Он что, думает, я глухой?

Непонятый Нельсон безнадежно махнул рукой и вышел в сад.

Когда он вернулся, у него началась икота. Он выпил большой стакан вина, зажав себе нос.

— Надо его напугать, — сказала Сюзанна.

Это нас рассмешило. Лучше попытаться напугать утес, гору.

Человек-гора принялся ходить по комнате со стаканом в руке. Случайно он приподнял драпировку на стене и удивленно присвистнул. Он обнаружил фрески прежнего интерната, которые я прикрыл из-за Генриетты. Мне стало досадно.

— Боюсь, он не поймет, — сказал я Сюзанне. — Надо ему объяснить, что в интернате подобная живопись — это традиция, дешевая похабщина.

— Я попытаюсь. А как будет традиция?

— Понятия не имею. Но надо же что-то сказать.

Говард тоже встал и помогал Нельсону обнажать стены. Появилась Эмма, ее рыжая голова, белое, как стена, тело; она была между ногами осла, лягавшегося от нетерпения. Возрождался старый интернат; под новым интернатом покоился прежний, под новым городом — мертвый. Я чувствовал, что наши гости сейчас совершат ошибку; надо было объясниться.