Хорхе Семпрун - Долгий путь

Когда нацизм рухнул и герой-рассказчик вместе со своими товарищами оказался на воле, он врывается в дом мирных бухенвальдцев рядом с лагерем, чтобы понять, как они могли видеть это, жить рядом с этим. Не то чтобы они не знали; но они старались не знать, не думать об этом, как бы закрывали глаза. Семпрун вспоминает, как американцы заставили жителей соседнего Веймара совершить «экскурсию» по Бухенвальдскому лагерю, взглянуть на печи крематория и штабеля трупов. Я видел эту американскую кинохронику, видел, каким потрясением стала эта «экскурсия» для благополучных веймарцев, настроившихся на «прекрасное воскресенье». Но не потому, что они не знали, а потому, что была одним разом содрана защитная корка с ими же подавленной и заживленной совести. И угрызения совести оказались страшной, неизгладимой карой для этих формально не причастных к бухенвальдской трагедии людей.

Правда, в последние годы во Франции да и в других странах поднялась волна так называемого «исторического ревизионизма», фактически это была попытка смягчить ответственность немецкого фашизма за массовые зверства, за геноцид и другие преступления. Иные французы ставили под сомнение сам факт этих преступлений: лагеря, убийства евреев — все это, мол, вымысел. Причина, думается, в том, чтобы снять вину заодно с нацистами и с коллаборационистов, которых немало было во Франции. Состоявшийся там недавно процесс над «лионским мясником», палачом-эсэсовцем Барбье, своевременно — пусть болезненно — освежил в общественной памяти скорбные, но и постыдные страницы прошлого. Ко времени был показан французам и телевизионный фильм по роману «Долгий путь».

Барбье, как известно, был приговорен к пожизненному тюремному заключению, поскольку смертная казнь во Франции отменена. Идеи справедливости и возмездия, можно считать, хоть в какой-то степени восторжествовали. Но вот что удивительно: и в этом романе, и в «Прекрасном воскресенье» Семпрун воздерживается от описания возмездия, постигшего эсэсовцев в результате бухенвальдского восстания, в котором руководящую роль сыграли, как известно, советские военнопленные. У меня, честно говоря, вызывает протест и эпизод в «Долгом пути», когда герой-рассказчик предотвращает справедливый расстрел палача-эсэсовца, чтобы его молодые конвоиры-французы «сберегли чистоту и нежность сердца…». Возможно, иной поворот событий нарушил бы определенную целостность романа, в котором гибнут только жертвы нацистов. А может быть, здесь то, что наша социологизированная критика именовала мелкобуржуазным гуманизмом?

Автор этого предисловия познакомился с Семпруном четверть века назад, когда тот вкушал успех своего первого романа. Молодой, совершенно седой красавец, благородный идальго, но не рыцарь печального образа, а скорее Сид Кампеадор, полный энергии.

В литературе дела действительно пошли успешно. Работая над романом, Семпрун составил себе имя прежде всего как сценарист ряда нашумевших — и талантливых — фильмов таких режиссеров, как Ален Рене, Коста-Гаврас и другие. Но с компартией произошел разрыв: в январе 1965 г. Федерико Санчес (под этим именем его знали в КПИ) был выведен из Политисполкома и исключен из партии за «эволюционизм», «капитулянтство», «ревизионизм» и т. п.

Дело было в том, что Семпрун пришел к выводу о бесперспективности партийного лозунга всеобщей политической стачки, выдвинутого тогдашним лидером КПИ Каррильо. Предполагалось, что такая стачка приведет к свержению Франко, Семпрун же ссылался на положение дел внутри франкистской Испании, в частности, на бурное ее экономическое развитие, утверждал, что пропаганда стачки приводит только к бессмысленной утрате партийных кадров.

Хотя последующие события, похоже, подтвердили правоту Семпруна — ведь франкистский режим умер вместе с Франко естественной, ненасильственной смертью, не возьму на себя смелость — да и достаточных данных для этого у меня нет — выступать в роли арбитра давнишнего спора. Да, авторитарные действия Каррильо в последние годы его лидерства стали одной из причин эрозии испанского коммунистического движения, отхода от него многих былых приверженцев — хотя в более ранние времена этот безусловно незаурядный политический руководитель, обладавший острым чувством нового, немало поднял престиж этого движения. И все же, когда читаешь «Автобиографию Федерико Санчеса» (1977), где Семпрун в свободной литературной форме, столь характерной для латиноамериканской прозы, рассказал об обстоятельствах своего исключения да и о перипетиях своей деятельности коммунистического активиста, о том, что был «сталинизированным интеллектуалом», что писал искренние оды коммунизму и Долорес Ибаррури, — так вот, когда читаешь все это, испытываешь чувство неловкости за человека, который едва ли не с мазохистской страстью растаптывает то, чему поклонялся. Такого сарказма не заслуживают тысячи достойнейших коммунистов-испанцев, самоотверженно боровшихся с фашизмом у себя на родине и в других странах, не заслуживает его и герой-рассказчик «Долгого пути», шедший во имя своих идей на смерть. Тем более что сейчас испанские коммунисты стараются оставить в прошлом старые разногласия, будучи воодушевлены, как это показал недавний съезд КПИ, главной целью — восстановлением единства.