Мэтью Квик - Прости меня, Леонард Пикок

А жаль. Может, если бы я разозлился…

– Кое-что произошло во время рыбалки, – произнес Ашер.

И как-то странно посмотрел на меня.

В глазах его было отчаяние.

Но затем он отвел взгляд и добавил:

– Не обращай внимания. Мне надо идти. – И поспешно вышел из комнаты.

Я был настолько ошарашен, что не сказал Ашеру ни слова и позволил ему уйти просто так. Теперь-то я знаю, что мне следовало остановить Ашера, спросить, что случилось, предложить свою помощь или, по крайней мере, сообщить кому-нибудь о его странном поведении, но меня напугало застывшее в глазах Ашера отчаяние. Я не хотел, чтобы он снова мне врезал, и вообще, ведь тогда я был просто ребенком.

Откуда мне было знать, что нужно делать?

На следующий день Ашер вернулся в школу и, похоже, реально пришел в норму. Мало-помалу все утряслось. Наш учитель позволил нам воссоздать наш Мачу-Пикчу за три четверти баллов, и мы успешно справились с задачей, причем на восстановление макета у нас даже ушло в два раза меньше времени, чем на его создание.

Но затем Ашер начал привязываться к ребятам помладше и попокладистее.

А во время перерыва на ланч прикалывался надо мной, плел какую-то несусветную чушь типа того, что он видел, как я дрочил, глядя на фотку его мамы, или что в раздевалке я хватал его за член, и вообще, теперь он постоянно жал из меня масло в коридоре или старался притиснуть к шкафчикам.

Мне это вовсе не нравилось, но я молчал.

Почему?

Я должен был что-то сказать – и не просто с целью самозащиты, а скорее потому, что Ашер, как мне кажется, хотел, чтобы я спас его.

Типа, Ашер, похоже, хотел, чтобы я положил всему этому конец и на каком-то подсознательном уровне специально меня злил, явно рассчитывая на то, что в результате я все расскажу окружающим нас взрослым и они придут ему на помощь. И теперь я мысленно задаю себе вопрос: а не было ли все то, что произошло позже, – наезды, а затем и та гнусная история – просто попыткой наказать меня за неспособность защитить его?

И когда в конце концов я сумел постоять за себя, когда он наконец от меня отвязался, я понял, что будут другие.

А что, если бы у меня с самого начала хватило сил спасти нас обоих – нас всех ?

И вот теперь мне предстоит взять на себя то, о чем я должен был позаботиться гораздо раньше.

Я должен положить этому конец.

Мой объект появляется в следующей сцене фильма «Миссис Бил готовит своему извращенцу-сыну его последний ужин» – я вижу его на экране под открытым небом, а именно в кухонном эркере.

Я начинаю обливаться потом.

Вспомогательный вражеский объект под кодовым названием «Мать Ашера» целует основной объект в щеку.

Основной объект что-то говорит и исчезает.

Основной объект похож на типичного американского мальчишку из хорошего кино, вроде парнишки, с которым можно запросто отпустить дочь на выпускной бал. При виде картинки с послушным сыном, застывающей на экране под открытым небом, я чувствую, как по жилам быстрее течет кровь, а когда я снимаю «вальтер» с предохранителя и кладу палец на спусковой крючок [63], сердце начинает биться короткими пулеметными очередями.

Каждый дюйм моего тела покрыт липким потом, хотя на улице не больше восьми градусов. Еще минуту назад я трясся от холода, но сейчас мне хочется снять футболку – настолько мне жарко.

Секундой позже зажигается свет в спальне основного объекта; это должно послужить мне сигналом, что пора наконец сдвинуться с места и реализовать мой план, но ноги будто приросли к земле.

Основной объект включает компьютер, лицо моей мишени начинает светиться, как у пришельца.

Убей пришельца , думаю я.

Вспомни, что он с тобой сделал .

У тебя есть на это все права .

Он не человек.

Он вещь.

Объект .

Не забудь использовать свои военные знания, по крупицам полученные из Интернета.

Я покидаю свое тело, и мой дух взмывает вверх примерно на пятнадцать футов, так что я взираю с высоты на плоть, и кости, и кровь – словом, на материю, из которой когда-то состоял.

Богартовская шляпа мешает разглядеть выражение моего лица, но моя правая рука вытянута и «вальтер» направлен на основной объект.

Ноги мои отказываются идти, однако я – легкий, как призрак, – начинаю планировать над задним двором, в кромешной тьме.

Я похож на застывшую строчную букву «r», распластанную на льду.

Что меня тянет? Я парю в плотном зимнем воздухе и неожиданно осознаю, что мой дух словно тоже кто-то тянет за собой – я, типа, следую за своей плотью, точно гелиевый шарик, привязанный к запястью малыша [64].