Джек Керуак - Ангелы Опустошения

– Джек, если б ты в самом деле хотел помочь старику ты бы поехал со мной на Западное Побережье Мексики и мы жили бы в шалаше и курили бы местный опий на солнышке и выращивали бы цыплят. Вот как я хочу окончить свои дни.

Его лицо худо, а белые волосы намочены и зализаны назад как у подростка. На нем лиловые шлепанцы когда он сидит в своем мягком кресле, торча по дури, и начинает перечитывать «Очерк истории цивилизации». Он целый день читает мне лекции на всевозможные темы. Когда мне подходит время удаляться в свою мазанку на крыше и писать он говорит

– Хм-мммм, еще рано, посидел бы еще немножко —

Снаружи за розовыми шторами город гудит и мурлычет ночью ча-ча-ча. А он тут бормочет себе:

– Орфизм вот тот предмет что тебя должен заинтересовать, Джек —

И я сижу так с ним вместе когда он задремывает на минутку мне ничего не остается только думать, и часто я думал так: «Ну кто на целом свете, считая себя в здравом уме, мог бы назвать этого нежного старикана злыднем – вор он там или не вор, а где вообще воры… которые могли бы сравниться… с вашими респектабельными повседневными делами… воры?»

Если не считать тех разов когда он был свирепо болен от недостатка своего лекарства и мне приходилось бегать с его поручениями по трущобам где такие его связники как Тристесса [94]или Черная Сволочь сидели за своими собственными розовыми шторами, я спокойно проводил время у себя на крыше, особенно радовался звездам, луне, прохладному воздуху там в трех этажах над музыкальной улицей. Я мог сидеть на краешке крыши и смотреть вниз и слушать ча-ча-ча из музыкальных автоматов в закусочных. У меня были мои маленькие вина, собственные меньшие наркотики (для возбуждения, для сна или для созерцания, и в чужом монастыре к тому же) – и когда день заканчивался и все прачки засыпали целая крыша оставалась мне одному. Я расхаживал по ней взад и вперед в своих мягких пустынных сапогах. Или заходил в хижину и заваривал еще котелок кофе или какао. И засыпал хорошо, и просыпался под яркое солнце. Я написал целый роман, закончил еще один и написал целую книжку стихов.

Время от времени бедный старый Бык с трудом взбирался по витой железной лестнице и я готовил ему спагетти и он моментально засыпал у меня на постели и прожигал в ней дырку своей сигаретой. Просыпался и начинал лекцию о Рембо или о чем-нибудь другом. Самые длинные его лекции были об Александре Великом, об Эпосе Гильгамеш, о Древнем Крите, о Петронии, о Малларме, о Текущем Моменте вроде Суэцкого кризиса [95]того времени (ах, облака не замечали никакого Суэцкого кризиса!), о прежних днях в Бостоне Таллахасси Лексингтоне и Нью-Йорке, о его любимых песнях, и истории о его старинном кореше Эдди Капрале.

– Эдди Капрал заходил в один и тот же магазин одежды каждый день, разговаривал и шутил с продавцами и выходил с костюмом сложенным вдвое и засунутым под ремень уж не знаю как он это делал, у него какой-то прикольный трюк был. Мужик был торчком типа масляной горелки. Притащи ему пять гран и он раскумарится, полностью.

– Как насчет Александра Великого?

– Я не знал других генералов что скакали бы перед своей кавалерией размахивая мечом, – и он снова засыпает.

И той ночью я вижу Луну, Цитлаполь по-ацтекски, и даже рисую ее на залитой лунным светом крыше малярной краской, синей и белой.

Как пример, значит, моего мира в то время.

Но дела заваривались.

Взгляните на меня еще разок чтобы лучше во всем разобраться (сейчас я уже косею): – Я сын вдовы, в настоящее время она проживает с родственниками, без гроша в кармане. У меня есть только летняя получка горного наблюдателя в жалких аккредитивах по 5 долларов – здоровый засаленный рюкзачище полный старых свитеров и пакетиков с орешками и изюмом на тот случай если я вдруг попаду в голодную полосу и прочие бродяжьи догоны – Мне 34, выгляжу нормально, но в джинсах и жутковатых прикидах народ боится даже взглянуть на меня поскольку я в самом деле похож на сбежавшего из психушки пациента у которого достанет физической силы и природного собачьего чутья чтобы выжить за воротами заведения кормиться и перемещаться с места на место в мире который с каждым днем постепенно становится все у́же и у́же в своих воззрениях на чудачество – Когда я шагал сквозь городки посреди Америки на меня подозрительно косились – Мне надо было жить по-своему – О «нонконформизме» я где-то смутно слыхал (у Адлера? Эриха Фромма?) – Но я был полон решимости радоваться ! – Достоевский сказал «Дайте человеку его Утопию и он с ухмылкой намеренно уничтожит ее» и я был полон решимости с той же самой ухмылкой опровергнуть Достоевского! – К тому же я был видным алкашом который взрывался где бы и когда бы ни напивался – Мои друзья в Сан-Франциско говорили что я Безумец Дзена, по крайней мере Пьяный Безумец, однако сидели со мною в полях под луной распевая и распивая – В 21 год меня списали с военного флота как «шизоидную личность» после того как я заявил флотским врачам что не выношу дисциплины – Даже сам я не могу понять как объяснить себя – Когда книжки мои стали знаменитыми ( Бит-Поколение ) и интервьюеры пытались задавать мне вопросы, я просто отвечал им первое что приходило в голову – У меня не хватало духу сказать чтоб они оставили меня в покое, что, как позже посоветовал Дэйв Уэйн (замечательный тип с Биг-Сура) «Скажи им что ты занят интервью с самим собой» – Клинически, во время начала этой истории, на крыше над Гэйнзом, я был Амбициозным Параноиком – Ничто не могло запретить мне писать большущие книги прозы и поэзии за просто так, то есть без надежды когда-либо их опубликовать – Я просто писал их поскольку был «Идеалистом» и верил в «Жизнь» и расхаживал оправдывая ее своими искренними каракулями – Довольно странно, эти каракули были первыми в своем роде на свете, я зачинал (сам того не ведая, говорите?) новый способ письма о жизни, никакой художественности, никакого ремесленничества, никакого пересматривания запоздалых соображений, сердцедробительная дисциплина испытания истинным огнем где не можешь вернуться но поклялся «говорить сейчас или навеки придержать язык» и все здесь невинная валяющая дальше исповедь, дисциплина того как сделать разум рабом языка без единого шанса солгать или дополнить мысль (в соответствии с изречениями не только Dichtung Wahrheit [96]Гёте но и Католической Церкви моего детства) – Я писал те манускрипты как пишу и этот в дешевых тетрадках по никелю штука при свече в нищете и известности – Известности себя – Ибо я был Ти Жан, [97]и трудность объяснить все это и «Ти Жан» тоже заключается в том что те читатели кто не дочитал до этого места в предыдущих работах не знают предыстории – А предыстория такова что мой брат Жерар который говорил мне разные вещи перед смертью, хоть я ни слова и не помню, или может быть помню, или может быть помню несколько (мне было всего лишь четыре года) – Но говорил мне вещи о почтении к жизни, нет, по крайней мере о почтении к идее жизни, которое я перевел в том смысле что сама жизнь и есть Дух Святой —