Катя Миллэй - Океан безмолвия

После того вечера в среду я больше не ходила к Джошу. Когда отпустила наконец его руку и вылезла из машины, я пообещала себе, что в следующий раз приду в гараж, когда буду готова ответить на любой вопрос Джоша, и я намерена сдержать данное себе слово.

Почти всю дорогу я пытаюсь мысленно сформулировать свои ответы, переделываю их по сто раз, потом нахожу новые слова и начинаю все сначала. Час спустя мы подъезжаем к галерее, и я чувствую, что у меня на щеках слезы, а я даже не помню, когда начала плакать.

Клэй зарегистрировался, и мы отыскали зал, в котором выставлены его работы. Это один из больших залов, в нем — работы трех художников. Картины Клэя развешаны на самой большой стене. Большинство работ мне знакомы. Некоторые — из тех, что он готовит для поступления в колледж. Есть и мои портреты. Но сосредоточиться на какой-то из этих работ невозможно: в центральной части стены, куда я и смотрю, расположено нечто уникальное.

И потрясающее.

Это — композиция из 16 рисунков. На них — части моего лица, и они соединены вместе, как пазл. Так вот почему он меня пригласил. Это он мне не показывал. Я даже не знала, что он сделал такую композицию. Мне хочется поскорее выбежать из зала.

В зал входят двое посетителей, они высказывают свои суждения о представленных рисунках, задают вопросы Клэю и двум девушкам, Софи и Миранде, чьи работы тоже вывешены в этом зале. Я стараюсь стоять лицом к стене, будто рассматриваю одну из картин Софи, а потом Клэя вызывают на собеседование.

После его ухода я иду рассматривать остальные работы. Решила начать с конца выставки: туда еще не дошли посетители, и там спокойнее. Я добрела до задней части здания, зашла в один из малых залов.

Я не сразу поняла, куда попала. В третий раз в жизни земля уходит у меня из-под ног, а я изо всех сил пытаюсь устоять.

Вот он.

Это его лицо. И это — не дурной сон. Не воспоминание. Вот он, настоящий, стоит и смотрит на меня. А я на него. Вот и настал тот самый момент, который я представляла себе с ужасом и надеждой с того дня, когда начала вспоминать, как он со мной поступил.

На табличке рядом с картинами его имя и фамилия: Эйдан Рихтер, учится в школе, которая находится в городке неподалеку от Брайтона, лицо передо мной — это лицо того парня, который меня убил.

Все во мне поднялось и одновременно опустилось. Я слаба и сильна. Я напугана и смела. Я потеряна и найдена. Я здесь, и меня нет.

Боюсь, что снова перестану дышать.

Он стал старше, как и я, но ошибки быть не может. Его лицо я помню так же четко, как каждый из шрамов, оставленных им на моем теле.

Мне хочется бежать. Плакать. Орать. Потерять сознание. Я хочу ударить его, сокрушить, убить. Хочу спросить «почему?» — как будто может быть реальная причина.

— Почему? — Это и шепот, и крик.

Я произнесла это слово, и не только мысленно. Я выбрала его из тысяч слов, которые могла бы ему сказать. Задала вопрос, на который нет и не может быть ответа. А вдруг есть? Что, если только он один во всем мире может дать мне ответ?

Даже не знаю, зачем я спрашиваю. Почему ты это сделал? Почему выбрал меня? Почему ты здесь? Почему я здесь? Почему?

Он смотрит на меня, вроде бы с испугом — сейчас только это и может доставить мне радость. Отлично. Меня многие боятся. Девчонки в школе. Мои родители. Иногда даже Джош Беннетт. Но главное, мне очень нужно, чтобы меня боялся этот парень.

Неужели его присутствие здесь — это подарок судьбы? Награда, которую вручили мне, чтобы я могла свести счеты? Своего рода компенсация, выданная Господом Богом?

— Ты не должна была ничего помнить. — Голос у него совсем другой. Это — и он и не он. Он не охвачен мрачной яростью. Парень тот же самый, а голос другой, глаза другие, без бешенства.

— А ты не должен был меня убивать.

— Я не хотел.

— Не хотел? — Мой мозг анализирует его слова, пытаясь отыскать в них смысл. Смысла нет. — Как это — не хотел совершать то, что совершил? Бил меня в лицо, много-много раз. Таскал за волосы, так что выдрал их. Пинал, долго, со всей силы, переломал все кости, некоторые травмы так и не удалось залечить. Ты изувечил мне руку. Кости торчали наружу. Все, какие есть. Ты это помнишь? — Последний вопрос произнесен жалким сдавленным шепотом.

— Нет. — Сказал так, будто просит прощения.

— Нет? — Я и сама не помню, на что была похожа моя рука. Видела только фотографии, которые мне не хотели показывать. Но ведь это он натворил. Он-то должен помнить.

— Не всё. Отрывочно.